Оставшись одни, ребята от нечего делать стали бродить по церкви. В одном углу Вася увидел небрежно брошенный топор, пилу и рассыпанные гвозди.
— Васята, — повернулся он к приятелю, — давай, пока он ходит, уделаем растяжки как следует. А?
— Ой, давай! Вот здорово будет! А то он вроде нам на поверил.
На улице прояснилось. Горячие солнечные лучи хлынули сквозь решетки церковных окон и озарили тусклую позолоту иконостасов. От этого живого света лики святых потемнели еще больше.
— Подправили! — заорали плотники, увидев вернувшегося художника.
— Во, не шатается!
Васята, демонстрируя прочность помоста, не жалея пяток, отчебучил такую дробь, что Федор Кузьмич испуганно замахал руками и со смехом крикнул:
— Парень, опомнись, это ведь церковь!
— Лезьте сюда, проверьте! — пригласил Вася.
Художник послушно полез на помост и, убедившись, что он действительно не шатается, поблагодарил молодых плотников.
— А теперь давайте подкрепимся после трудов праведных! — предложил он, развертывая принесенные свертки.
У ребят загорелись глаза при виде пышного ситного и целого круга колбасы.
— Да мы не хотим, — отказался Вася и деликатно отвернулся.
— Мы сытые, — глотая слюнки, подтвердил Васята и жалобно взглянул на Васю.
— А я разве говорю, что вы голодные? Только от такой замечательной рыбы и сытые не отказываются.
— Какая ж это рыба? — прыснул Васята. — Это ж колбаса!
Федор Кузьмич обалдело открыл рот.
— Разве она не рыба? А как же поговорка есть «Лучше нет на свете рыбки, чем свиная колбаса»?
Ребята покатились со смеху. Этот богомаз, оказывается, веселый человек! От такого не стыдно взять угощение...
Как только приятели явились домой, бабка Арина достала из печки чугунок с горячей картошкой. Поставила его на чисто выскобленный стол.
— Пробегались? Ну садитеся, ешьте пока горяченькая!
— Мы не хотим. Мы с богомазом колбасу ели! — похвастался Васята.
— Батюшки! Это где же?
— А в церкви!
— Ага! — затараторил Васята. — Он на потолке ангелят рисует. Здорово! Как живые!
Вася задумчиво посмотрел на Васяту.
— И я бы сумел так, если бы у меня столько красок было... У него там даже золотая есть!
— Сумел бы? — заинтересовалась бабка и посмотрела в передний угол, где украшенный кружевами, вырезанными из бумаги, темнел образ Николая Чудотворца. Постояв в раздумье перед святителем, бабка нерешительно обратилась к Васе:
— Васенька, чего скажу-то. Никола у меня уж больно ободрался. Может, ты его подновишь красочками? Он бы чуток поновее стал. Сумеешь?
— Конечно, сумею! Давай я сейчас к Федору Кузьмичу побегу, краски попрошу. Он добрый, даст!
Бабка, перекрестясь, сняла икону, смахнула с нее пыль и, завернув в чистое полотенце, подала Васе.
Идя в церковь, Вася втайне надеялся, что Федор Кузьмич ему поможет обновить икону. Но художник отказался наотрез.
— Ты, брат, приучайся. Сам взял заказ, сам и выполняй! Назвался груздем — полезай в кузов! Вот тебе краски, кисти — орудуй!
— Давай, Вась, давай рисуй, получится! — подбодрял верный Васята, и Вася, потный и красный, решительно взял кисть.
Часа через два ребята с торжеством принесли бабке икону. Выведенные неумелой рукой брови Чудотворца сплылись на переносице, и от этого лик Николы принял злое, прямо-таки зверское выражение.
Бабка Арина даже прослезилась:
— Уж больно сердитый вышел. Ты, внучек, как бы повеселее его сделал, а то уж такой сурьезный, прямо молиться жутко!
В глазах Васи заиграли озорные огоньки.
— Ладно! Давай, бабушка, я повеселее сделаю!
Ребята вручили бабке икону уже под вечер. Арина перекрестилась, развернула полотенце и только хотела приложиться, как ахнула и села на лавку. Оба Васи шмыгнули в дверь.
— Ах вы, ироды! Ах, басурманы окаянные! — неслось им вслед.
С иконы на разгневанную старушку смотрел веселый, с закрученными, как у жандарма, усами святитель. В руках у него была гармошка с красными мехами и беленькими пуговками.
Вася просунул в дверь голову.
— Сама же просила, чтобы повеселее сделать, а теперь ругаешься, — оправдывался он.
— Не шуткуй! Вот придут отцы, скажу, чтобы съезжали с квартиры! Не хочу греха набираться от вас, бусурманов поганых!
Приятели струхнули. Такого серьезного оборота они не ожидали. Вася стал уговаривать расходившуюся бабку не серчать. Обещал перерисовать икону. Бабка охала, кряхтела, крестилась и наконец убрала веселого угодника в сундук.
И надо же было так случиться, что на другой день на стройке упавшей тесиной Васе сильно зашибло ногу. Иван Степанович и Васята под руки привели его домой.
Арина всплеснула руками и заковыляла собирать подорожник. Обкладывая синюю распухшую ногу прохладными листками, бабка попрекала Васю:
— Вот он, угодник-то, и наказал тебя за насмешку над ним, батюшкой!
Вася молчал, покусывая губы от боли, но как ни крепился, а слезы одна за другой повисали на пушистых ресницах.
Сердце бабки не вытерпело. Она перекрестилась на сундук, в котором лежала икона, и с упреком сказала:
— Не дело ты, батюшка-угодник, задумал! Кого покарал-то? Дите неразумное! Не дело это, ох, прости ты мои согрешенья!
Скромный подорожник — безотказный деревенский лекарь, истоптанный, помятый, растет возле человеческого жилья. Покрытый серой пылью, стоит на обочинах проселочных дорог, незаметный для тех, кому не нужен, и готовый в любую минуту оказать людям свою посильную помощь. Зеленые листья вбирали в себя жар. Вася задремал. Бабка Арина поглаживала сухонькой рукой его по голове и шепотом бранилась с угодником;
— Ну что с него взять, с мальца? Тоже, связался с кем, с младенцем... Тьфу!
Прошло несколько дней, пока Вася смог ступать на зашибленную ногу. Прихрамывая, он отправился к Федору Кузьмичу.
Из-за серенького дня в церкви было сумрачно. Федор Кузьмич сидел на полу перед большой железной вывеской, на которой по зеленому полю желтыми буквами было написано:
ТРАКТИР КУПЦА III ГИЛЬДИИ ВАХРОМЕЕВА
Свесив голову, художник пел на церковный лад:
