ежусь и ноги сжимаю – поймала будто бы его руку. А он уже пытается снять с меня футболку. Я никак не могу расстегнуть пуговицу на его рубашке. Он сам расстегивает. Мы раздеваемся. Он резко поворачивается как раз в тот момент, когда я хочу залезть под одеяло. Чтобы он не видел меня голой. Но он видит. Улыбается. Без ухмылки.
Мы недолго целуемся – он хочет внутрь меня. Какой у него хуй здоровый. Я действительно ничего не помню из той ночи у Дурака. Он стаскивает с меня трусики – зачем-то я их оставила.
У меня так мокро в пипиське, что, может, на них пятнышки. Я спихиваю их одной ногой с другой, когда они уже ниже коленок. И как же нежно и плавно он водит своим хуем по моей пипиське! И, как слепой котенок, мордочкой тыкается в кошку, ища сосок… Я чувствую, что он хочет кончить. Ну кончи, кончи в меня. Тебе ведь хорошо будет. Хоть на минуточку. Я этим как бы свою вину перед тобой искуплю. Ты ведь забудешься во мне на мгновение. Во мне, я тебе дам это сделать. Значит, я хорошая, не такая, как ты думаешь…
Я чувствую пульсирующие выплескивания спермы. Он поскрипывает зубами. И все сразу тихо и светло. Он лежит на мне, перебирает мои волосы, накрывает ими мое лицо.
– Извини… что так…
Я молча улыбаюсь. Я и не рассчитывала на оргазм. Я должна была дать себя выебать. Но мне было хорошо. И радостно почему-то. Он встает, наливает вино, подмигивает мне. Я уже, конечно, залезла под одеяло, а он совсем не стесняется быть голым. Почему член темнее остального тела? Потому что он занимается «темными» делами…
– Ну что, помыть тебя? Пошли, у меня большая ванна, вместе поместимся.
Ванна справа от комнаты, а слева – дверь другой. Никто там не живет. Александр сказал, что, может, ее дадут им с матерью. Конечно, лучше им, чем вселять кого-то постороннего. Я вхожу в огромную ванную комнату – он стоит под душем и мылится розовым мылом. Занавески нет, поэтому вода брызгает в стороны, и несколько капель попадает мне на живот, заставляя его вздрагивать.
– Ну что ты там ежишься, иди сюда! Хорошо под водой!
Да, как хорошо и просто. Мы оба скользкие от мыла – он действительно моет меня. Смешно. Но мы ведь не только мыться пришли в ванну. Я трогаю его член. Рука плавно ходит по нему, и он быстро твердеет в ней. Александр кладет мне руки на плечи и давит слегка вниз. Я встаю на коленки. Вода бежит между моим лицом и его хуем. Как много воды! Он тихонечко двигается – поглубже в мой рот. Ой, я сейчас захлебнусь и водой и хуем…
– Бедненькая, дай я тебя по спинке похлопаю.
Я действительно кашляю. Девушка скончалась, захлебнувшись хуем.
– Хватит меня бить. Обрадовался!
Он поднимает меня, держа обеими руками за лицо. Целует. У него глаза от воды красные.
– Хочешь волосы помыть? Людка мне дала шампунь – продала, естественно, – сказала, что блестеть будут волосы. Пусть у тебя блестят.
Шампунь пахнет пирожными. И столько пены от него… Александр вылезает из ванны, вытирается огромным полотенцем. У нас дома такие же полотенца – китайские. Остатки дружбы…
– Сейчас я тебе сухое принесу.
Как странно! Я его больше не стесняюсь и будто знаю сто лет. На полу лужи. Зеркало запотело. Я протираю его краем полотенца – у меня тоже глаза красные. Как трудно расчесывать мокрые волосы! Зачешу их спереди, мне хорошо, когда волосы назад.
Александр лежит на кровати, курит. Я тоже лягу к нему. И мы будем любиться. Долго. У меня волосы успеют высохнуть, так долго мы будем любиться.
8
– Корова ты моя, я люблю тебя.
– Почему я корова?
– От тебя пахнет, как в детстве – парным молоком.
Когда он сказал мне это? Неделю назад, две? Время несется. Помедленней бы! Чтобы запомнить. На потом когда-нибудь… Мама – она не смотрит мне в глаза, если удается увидеть их. Уроки… Я сама – музыка. Я – форте. Фортиссимо! И нам негде спать.
Я очень хорошо теперь понимаю простушку Зосю и заводского Павла. Блядский быт заставляет приземляться. Как хочется ночью касаться плеча любимого! И, проснувшись от страшного сна, тут же и успокоиться, обняв его. Ремонт в квартире Александра закончился. Все новое, светлое. Но для нас только днем. В квартире живет его мать. Слишком уж старо выглядящая женщина лет пятидесяти. Без личной жизни, как многие после потери мужа. Работа, дом. Почти как моя мама. Она работает в «Интуристе». Когда она приходит с работы и мы еще не ушли из квартиры, Сашка шутит с ней по-английски. Но она больше молчит. Мне ее немного жалко, как и мою маму. Но в то же время мне стыдно за них. Слабые, смирившиеся с судьбой, которую сами себе и придумали.
Нашим ночным пристанищем служит квартира Виктора. Не Дурака, а Витьки Мамонтова. Приятеля Александра по институту. Странно мне было узнать, что Сашка дружит с такими. И радостно. Виктор, человек, не имеющий никакого отношения к фарцовке. Ходит в советских брюках и в советских же сандалиях.
От Мамонтова ушла жена. Еще от одного, еще одна. Любимая его жена. Из-за того что он пил. Когда она ушла, он стал пить еще больше. Он играет на гитаре. Он бы не был Мамонтовым без гитары, и мы, может, не приходили бы к нему.
Иногда мы наглеем до того, что заваливаемся к Виктору среди ночи, без телефонного звонка. Будим его и выгоняем с большой кровати, которая почему-то стоит в гостиной, а не в темной спаленке. Квартира в той же «северной Венеции», совсем недалеко от Александра. Если Витька не очень пьян к нашему приходу, то какой уж там сон! Мамонтов – запасливый пьяница. Тут же вино достает, берет гитару… «Женские волосы, женские волосы вьются…»
– Витька, опять ты сам себя накручиваешь!
– Ладно, не буду. Хуй с ними, с бабами. Все они – бляди непонимающие! Наташенька, к тебе это не относится – ты не баба… Пока еще. Эх, «что ж ты, бля, шалава! бровь себе побрила и зачем надела, курва, синий свой берет…»
Утром Мамонтов встает первым, но все равно опаздывает. То он опаздывает на работу, то он опаздывает устраиваться на работу. Таким образом, он почти никогда не работает. Каждые несколько дней он завязывает пить. Но потом, не выдержав «издевательства над самим собой», опять пьет. Он тихий пьяный. Всегда улыбается и засыпает неожиданно.
В гостиной, между двумя огромными окнами, черный рояль. Утром, приняв ванну и израсходовав массу кремов польского производства, оставленных в квартире женой Мамонтова, я усаживаюсь на вертящийся стульчик. Обернувшись полотенцем, но чаще голышом, я музицирую. Сочиняю песни. Сашка хохочет.
– Кто бы видел эту картинку! Народ в поте лица пашет, а эта малолетняя красавица, да еще голая… Тебя не примут в комсомол.
– Тебе не нравится? Могу одеться.
Он не дал мне одеться. Он укусил меня за попу. Я визжала, и мы бегали по квартире. А потом любили друг друга на неудобной раскладушке в маленькой комнатке. Забыв о том, что народ пашет, что я должна быть на подготовительном уроке, а Александр в каком-нибудь научно-исследовательском институте…
– Ты никогда не работал?
– Я всегда работаю. Если ты имеешь в виду государственные учреждения, то я их презираю и никогда ни на кого работать не собираюсь. Я сам себе хозяин.
– Зачем же ты тогда институт кончал?
– Ошибка юности. Ну и мать. Маргарита Васильевна тоже наверняка хочет, чтобы ты в институт поступила, человеком стала… А ты чем занимаешься?
Все это он мне говорит, чуть ли не лежа на мне.
– Это ты чем занимаешься?! Лежишь в кровати с несовершеннолетней девочкой. Развращаешь ее.
– Ох, умру! Ты сама кого хочешь развратишь. И собьешь с пути истинного.
Днем мы гуляем в центре. Обязательно встречаем Людку с Захарчиком. Они все время что-то делят. Людка говорит, что училась в консерватории по классу вокала. Отвечает иногда пением – отрывками из
