Жена Севы загремела в роддом. У Валерьяна в очередной раз влюбилась. А я заразил свою триппером, и она обиделась, когда я сказал ей, что подхватил его в общественном транспорте. Я сказал правду, но мне не поверили. Я сожалел, что не догадался соврать.
Гонококками меня снабдила пьяная безбилетница из автобуса № 46. Много лет я пользовался этим маршрутом и никак не предполагал, что меня ждет такой сюрприз.
Она хохотала сама с собой, запрокинув голову и выпячив грудь. У меня сразу пробудились к ней самые, что ни на есть низменные инстинкты и, как следствие, забродили грязные мысли. Она падала на меня, когда водила давил на акселератор газ, и автобус устремлялся вперед. Когда же шоферюга жал по тормозам, мне приходилось придерживать ее за хлястик кожанки. Она всем была омерзительна. Переполненный автобус просто лопался от суммы чувств собственного превосходства. Какой-то откормленный подполковник громко сделал ей замечание, когда она сказала, что Петербург, пусть он даже и «Санкт», но все равно — яма полная заплесневелого говна. Вот тут я почувствоал духовную с ней солидарность. Как-то я видел в огороде своего отца большую бадью с конским дерьмом. На солнце жижа пенилась и перла во все стороны. А над ней клубился рой жирнющих мух с ярко зелеными задницами. Мухенции дрались между собой за право полакомиться забродившим говнищем. Я вспомнил эту картину и рассмеялся. Можно считать, что наша романтическая история началась с этого говноносного момента, когда мы пересекали Неву по Троицкому мосту. Чтобы выказать ей свои нежные чувства, я ударил подполковника по затылку и сбил с него фуражку. Она хохотала, мотая головой и стегая окружающих по щекам своими крашенными лохмами. Контролер попросил нас выйти на первой же остановке. Обнявшись, мы выпрыгнули у метро Горьковская. Автобус полный насупившихся придурков поехал дальше.
Мы пришли к ней, и я познакомился с ее братом. Он лежал на диване и слушал «Pink Floyd». Мы уселись рядышком на полу и стали пить портвейн, потом пиво, потом брат поднялся, куда-то сходил, и мы раскумарились парой косячков. Затем брат пропал. Может быть это был вовсе и не ее брат.
У нее были короткие полные ноги и тяжелые дынеобразные груди. Когда она кончала, то очень сильно выгибалась — что называется, делала «мостик». И я, не успев сообразить что-либо, скатывался по ее грудям и ударялся макушкой о спинку дивана.
— Знаешь, что у меня осталось в жизни? — спросила она меня после очередного «мостика».
— Яма заплесневелого говна?
— Нет, ганьжа и секс.
Она лукавила, у нее был еще триппер.
— А вот я никогда не изменял своей, — сказал Валерьян. — С восьмого класса я каждый год готовлю ей торт на день рождения, а она бегает к этому пидору.
— Он не пидор, Валерьян, а менеджер, — поправил его Сева. — Бабы любят, чтобы мужик имел хоть громкое назначение. Вот к примеру, моя. Что красавица? Знаю, чучело огородное. А пока я прапора не добыл, не давалась. Ну, и что же вышло? — Сева сам задавал себе вопросы, и сам мужественно отвечал на них. — Карикатура! Вставил я ей в первую же совместную ночь аж восемь палок. Она и залетела. И с тех пор я на сухом пайке. Говорит, ребеночку это неприятно. Вот и думай. Соображай.
Валерьян наклонил бутыль к нашим стаканам. Все выпили и впали в дремотную тоску.
— Эх, мужики, что мы творим, а? — встрепенулся Сева.
Я насторожился.
— Почки сажаем, — ответил Валерьян.
В прошлом месяце он две недели отлежал в урологии. Там ему объяснили, от чего образуются камни.
— Что почки? Мясо! Мы же душу губим!
Я испугался.
— Да, душу не вырежешь и не раздробишь, — согласился Валерьян.
— Вот вернутся скоро наши бабы и опять — прощай свобода!
— Ну, что же делать? Баба ведь, как камень, раз завелась уже не вытравишь.
— Эх, мужики, погибать так припеваючи. Собирайся!
И Сева вырос над столом, как лезвие бандитской финки.
— Куда? — спросили мы хором.
— Есть место, где мужики чувствуют себя человеками! — продолжал интриговать Сева.
— Где? — звучал хор.
— В лесу. Едем на охоту. Организацию я беру на себя.
Сева отошел к шкафу и стал выбрасывать оттуда кирзовые сапоги, бушлаты, портянки, котелки, фляжки.
Валерьян посмотрел на меня. Я посмотрел на Валерьяна. Что мы теряли кроме трипперных забот и спиртовой вакцины от тоски? Жизнь? Какой пустяк.
Мы обулись в кирзовые сапоги. Одели бушлаты и разлили розовый напиток по фляжкам.
— Оружие возьмем в части, — распоряжался Сева.
Мы приняли на посошок и вышли из комнаты.
На улице нас встретила морозная темень.
— Эх, мужики, поспеть бы к рассвету! — мечтал вслух Сева, направляясь к своей «пятерке».
— По утру хорошо рыбалить, — откликнулся Валерьян.
— Прихватим парочку тротиловых шашек и порыбалим, — пообещал Сева.
И они довольные рассмеялись.
— Как мы через ГАИ проскочим, ты же вдетый? — поинтересовался я, еще не совсем освободившийся от груза реальности.
— ГАИ — это прежде всего люди, — констатировал Сева, ныряя за руль. — А людям нужно вкуно покушать и крепко выжрать. Я этот пост вот уже год спиртягой подкармливаю. Сейчас увидишь, как я буду держать сотню на спидометре, а они будут брать под козырек.
На спидометре было 110. Сева держал машину по центру дороги. Мы неслись по пустынному проспекту к северной окраине города.
— Люблю уезжать, — сказал Валерьян.
— А иначе ты бы не был мужчиной, — заверил Сева.
— За нас, — поднял я свою фляжку.
Все приложились.
Впереди показался пост ГАИ. Стрелка спидометра подползала к 120. Сева победоносно засигналил.
— Сева, ты точно этот пост подкармливал спиртягой? — спросил я, когда мы пронеслись мимо гаишников.
— А какой еще! Вон у машины Зуб стоял, и Француз в будке торчал. Видел же махали.
— Зачем они тогда за нами едут?
На хвосте у нас пестрела мигалками машина ГАИ.
Сева молчал.
— Гаишники хуже коликов, никогда не знаешь, чего у них на уме, — сказал Валерьян.
— Разберемся, — отозвался Сева и ударил по тормозам.
Потом нас били, а мы сопротивлялись. Но к гаишникам подоспела подмога и нас арестовали. Привезли на пост и до рассвета составляли протокол. Но мы все же успели осушить наши фляжки до конфискации. Нас повезли в отделение.
Утро выдалось промозглым и серым, как наши загубленные души.
Про спички
Ленка выперла своего Володьку. Она не стала орать, обнажая подгнившие передние зубы, верещать, утруждая воспаленные гланды, она просто схватила парня за шиворот и вышвырнула за дверь, отвесив напоследок смачный поджопник своей мускулистой ногой обутой в резиновый ядовито-зеленого цвета
