из-за стола, взмахнул тростью как саблей и бросился к воротам.
— Аспида пригрел на груди своей, убийцу окаянного! Своими руками убью, задушу паскуду!
Он бежал к дому, в бешенстве ничего не видя перед собой и не думая ни о чем.
В сознании старого солдата выстрел означал только одно: нападение!
Трудно сказать, что сделал бы Дмитрий Станиславович, сумей он сейчас же поймать маленького преступника. Но Санька, увидав в окно, как что-то красное (кровь, что же еще?!) залило баринову рубашку, и услыхав его проклятия, уже не мог ясно соображать. Сломя голову он ринулся прочь из комнаты, слетел вниз по лестнице, проскочил под носом у Колдырева — и только трость вырвала кусок травы у него за спиной. Санька добежал до ограды, вскочил на стоявшую впритык телегу, перелез на ту сторону и, не чуя под собою ног, зайцем метнулся в сторону леса.
— Стой! — орал меж тем Дмитрий Станиславович, кидаясь следом и понимая, что сорванца не догнать. — Стой, гаденыш, стой!
В ограде позади дома вообще-то была калитка, которую никогда не запирали, просто Саня, спасаясь бегством, о ней забыл.
Колдырев распахнул эту калитку, выскочил за ограду и увидел, как светлое пятно Санькиной рубашки мелькает уже возле самой опушки, как исчезает в лесу, сливаясь с солнечными пятнами.
— Стой! Сашка, стой, говорю тебе! Пропадешь, дурья твоя башка!
Но мальчик, видать, уже его не слышал.
Подбежавший отец Лукиан схватил барина за локоть:
— Послушай, Дмитрий Станиславович! Не хотел же он в нас стрелять. Верно, взял пистоль да случайно на курок нажал…
— Нажал!? А кто ему позволил хозяйским пистолем баловаться! — то ли гневно, то ли уже с отчаянием воскликнул тот. — Кто заряжать позволил?
— Дурное дело, согласен. А зачем же ты сам-то порох где попало оставляешь, так что и дите неразумное добраться может?
Священник был прав, кто ж поспорит… Но что ж теперь делать?
— Что ж с парнем будет-то, а, батюшка?
— Надобно его вернуть.
Отец Лукиан обернулся и увидел испуганные лица дворовых.
— Добрые люди! — батюшка подошел к ним, и те невольно склонились, как будто для благословения. — Прошу вас, бегите в деревню, позовите мужиков, да побольше. Собак пускай возьмут. Я с ними пойду.
— Я тоже пойду! — вскинулся Колдырев, но поперхнулся и закашлялся, схватившись за грудь.
Отец Лукиан вновь взял его под локоть.
— А тебе, боярин, лучше сейчас в постель. Не дай Господь, захвораешь всерьез, мы все тут кругом виноваты будем. Поверь моему слову — что можем, то сделаем. Руку вот перевяжи, смотри, кровь, порезало осколками. И про просьбу-то владыки… не забудь.
Веселое заведение
(1609. Сентябрь)
Светлая штукатурка стен подчеркивала размеры помещения, мебель была подобрана предмет к предмету, светильники из темной бронзы красиво контрастировали со стенами. Вульгарны были лишь развешенные на стенах картины — портреты наиболее известных здешних красавиц, сидящих или возлежащих в самых смелых позах. Некоторое количество ткани на этих откровенных портретах лишь выгодно драпировало самые аппетитные места. Одна из фей была написана вовсе нагой — художник одел ее лишь в коралловое ожерелье.
Свой товар пани Агнешка представляла лицом. И всеми другими частями тела.
В этот вечер у нее были все, кому положено, перед началом очередной большой войны, затеваемой европейским королем: драчливые юнцы с едва пробившимися усами, но уже открывшие в себе великих стратегов, опытные вояки, не раз нанимавшиеся в разные армии к разным государям, знавшие себе цену и заранее подсчитывавшие барыши от предстоявшей кампании, а между ними — ловкачи, едва умевшие владеть саблей, зато игроки от Бога, отменно речистые — кого угодно уболтают и, глядишь, выиграют в штосс или в ландскнехт полученное новобранцем жалование прежде, чем тот сообразит, с кем связался. Поляки, немцы, венгры…
Разноязыкая речь звучала в зале, разогревшись вином, вояки говорили громко, силясь перекричать друг друга, и от этого вовсе ничего нельзя было разобрать. Голубые и черные жупаны, делии,[21] отороченные и не отороченные мехом, кирасы, шлемы с крашеными перьями. Все это уже было снято или, по крайней мере, расстегнуто и распахнуто, а рубахи на груди почти у каждого вояки покрыты багровыми пятнами. Но обагряла их не кровь, а вино. Вино здесь лилось рекой.
Среди рассевшихся в креслах и развалившихся на атласных диванах мужчин вольготно себя чувствовали десятка два девиц, чей облик говорил сам за себя. Молодые — от пятнадцати до двадцати с небольшим, — были они одеты в шелковые и кисейные платья по последней моде… Но украшения у всех были фальшивые, и слишком много кармина было на губах.
Наравне с мужчинами они пили вино, громко смеялись, усевшись с ними кто в обнимку, а кто на коленях. Почти каждая успела расшнуровать корсаж, так что ее прелести вырвались на свет, причем у двоих или троих эти знаки отличия слабого пола достигали устрашающих размеров.
Окна по причине теплого вечера были нараспашку.
Веселый дом пани Агнешки всегда пользовался успехом в городе Орше, но, пожалуй, столько посетителей разом никогда в нем еще не бывало. Сама хозяйка, крупная сорокапятилетняя дама, стояла у лестницы, ведущей в комнаты для гостей, скользя взглядом по зале. Из общего гомона ее слух вырывал разрозненные реплики на разных языках.
— Он говорит: давайте, месье, отстегнем шпоры, чтобы ничто не мешало нашей дуэли. Мол, чтобы была самая честная дуэль. Тот нагнулся отстегнуть, а он его проткнул…
— Ну да, я участвовал в рокоше[22] Зебржидовского, ну и что? Сигизмунд тогда был сам виноват. Король всех нас простил — ну, тех из нас, кого не перерезали под Гузовым.
— Да нет и не было у тебя никогда таких денег — капитанство покупать! И таких идиотов, чтобы продавать свою должность перед войной, тоже нет!
— Сегодня Каролинка пойдет со мной! — хрипел на весь зал высокий, грузный поляк с обвисшими мокрыми усищами. Среди его раскиданных по дивану и возле дивана вещей валялась дарда[23] с желтым флажком, свидетельствовавшая о том, что этот пан служит десятником в войске польском. — Каролинка пойдет со мной! Я вот дам ей еще пару крейцеров. Вот и вот.
— Ай, пан, вы такой милый! — лукаво воскликнула Каролинка и выжидающе посмотрела на все еще развязанный кошель вояки.
— Я дам тебе четыре крейцера! — рассердился завитый красавчик лет восемнадцати. — Как только выиграю их в карты! Эй, кто еще сыграет со мной?
— Да никто не сыграет! — донеслось от расположенного в конце комнаты карточного стола. — У тебя ничего нет, все свое вперед полученное жалование ты уже спустил!
— Наймись еще в какое-нибудь войско! Кто знает, где еще затевается война?
Десятник крепче охватил талию Каролинки, дал ей пригубить вино из своего бокала, а остальное опрокинул себе в рот, ухитрившись вылить половину на воротник.
— Кто тут городит всякий вздор? — прорычал он. — На какую еще войну можно идти, кроме той, для которой собирает войско наш славный король?
— А… а… кто-нибудь скажет, с кем м… мы воюем?
Темноволосый венгр в бархатных штанах, залитой вином шелковой рубашке и почему-то не снятой магерке,[24] съехавшей ему на нос, вдруг сообразил, что этот вопрос
