вплотную к краю мостка и, все так же широко улыбаясь, спросил:
— А что ты сделаешь? Михаилу пожалуешься? Так он тебя же и заругает: видано ли дело, чтоб девица одна на реку ходила, да на виду стражи в одной рубашке плавала?
— Миша знает, что я купаться хожу, — теперь Катерина говорила мягко и весело. — А жаловаться мне нужды нет. И так обойдусь!
С этими словами красавица вновь окунулась и саженками подплыла к мосткам. Здесь тоже было глубоко — когда Катерина коснулась ногами дна, Андрей вновь увидал лишь ее плечи да чуть выступившие из воды полукружия грудей. Все остальное смутно угадывалось сквозь зеленоватое зеркало воды, на которой плясали и переливались блики все выше восходящего солнца.
Катя коснулась руками края мостков, загадочно улыбаясь, посмотрела снизу вверх на Андрея. И вдруг правой рукой ухватила за ногу. Он не успел опомниться, как девушка с мужской силой дернула его на себя. Мужчина ахнул, взмахнул руками и с головой кувырнулся в воду как был, одетый, в сапогах и с шапкой в руках.
— А, чтоб тебя!.. Ну ведьма, Катька!
Андрей барахтался возле мостков, отплевываясь, потом с трудом выловил из воды свою шапку — ее едва не унесло течением.
В это же время Катерина ловко поднырнула под бревна мостков, подтянулась с другой стороны и, взобравшись на них, набросила на плечи свой голубой узорный платок. Когда она встала, платок скрыл ее почти до пят; девушка, покуда ее знакомец выбирался из воды, отвернулась и под укрывшей ее тканью проворно отжала на себе сорочку. Потом, закутавшись, села на край настила и без смущения по щиколотку окунула в речные струи голые ноги.
Андрей вернулся на мостки, кряхтя стащил мокрый кафтан и тоже попытался его отжать. Но добротное сукно, в отличие от шелка, после этого осталось таким же мокрым.
— Ну и почто ты это сделала? — с обидой спросил мужчина, тоже усаживаясь и пытаясь вылезти из сапог, полных воды до краев голенищ. — Знаешь ведь, я бы пошутил-пошутил да и отвернулся, как ты того хотела… За что потешаешься, Катя?
Девушка повернула к нему голову и проговорила уже почти смущенно, ласково:
— Я не потешаюсь над тобой, Андреюшка… Ты — друг мне, а над другом потешаться — грех. Просто не люблю, когда мной командуют.
Андрей вздохнул, справившись, наконец, с одним из сапогов и принимаясь за второй.
— Как же ты замуж-то за меня пойдешь? — спросил он. — Жена ведь мужа во всем слушаться должна.
— Вот когда под венец пойдем, тогда и требуй, чтоб слушалась! — Она повела плечом под голубой парчою. — Да и то меру знай. Я, слышь, читала в гиштории про женщин, что в Европе прославились. Так иные из них сами мужчинам приказывали, и те повиновались. Вот Иоанна д'Арк — целое войско ей подчинялось.
— Ну так ее потом на костре и сожгли, — напомнил Андрей.
— Мужики и сожгли, ироды, — не потерялась Катерина. — Или вот королева такая была, Алинора Английская.[35] Красавица была невиданная, короли, принцы, рыцари к ней один за другим сватались. Она вышла сперва за французского короля и с ним вместе в Крестовый поход пошла — Гроб Господень освобождать. Как рыцарь верхом скакала, в доспехах, в шлеме… Как Иоанна д'Арк… А когда после король ей изменять стал — поехала в Рим, где у них главный архиерей правит, римский папа, и убедила развести ее с изменщиком. И после английской королевой стала.
— Но что в том хорошего? — Андрей положил сапоги так, чтобы в них попадало как можно больше солнечных лучей, расстелил на досках кафтан и придвинулся к девушке. — Разве можно жене супротив мужа идти? Женщине все одно покорствовать положено.
Катя кинула на парня быстрый, колкий взгляд и насмешливо воскликнула:
— Так вот веками и покорствуем! Живем, будто в стоячей воде, — ничего не меняется. В Европе-то все по-иному.
— Больно ты много знаешь об этой Европе… — у Андрея не получалось рассердиться на Катерину. — Может, там и ничего хорошего.
Они сидели теперь почти вплотную друг к другу, но мужчина не решался обнять девушку за плечи. Как-то она и сама опустила руки ему на плечи, потом обвила его шею… Отчего же он в тот раз ее не поцеловал? А на другой день Катерина сделалась совсем другая: была насмешлива, неуловима — за руку взял, и то отняла… Такая уж она, боярышня Катерина Шеина, с ней никогда не знаешь, как говорить, никогда не угадаешь, чего она сейчас хочет.
— Я люблю тебя, Катя! — шепнул, наклонившись к ее уху, Андрей. — Отчего ж не хочешь, чтоб я сватов к дяде твоему заслал?
Девушка обернула к нему лицо, залитое свежим румянцем, тронутое загаром — она никогда не пряталась от солнца, не боялась испортить белизну кожи. Никогда не загорал только маленький белый шрамик на левой скуле, который ее лицо совершенно не портил.
— Время ли сейчас? — Катя говорила серьезно, почти печально. — Дядюшка говорит, вот-вот война будет. Да и все уж про то говорят. Идет на нас войско короля Сигизмунда, значит, быть сече, быть крови. Ляхи на Смоленск нападут, а мы с тобой под венец?
— Одно другому не мешает, — Андрей коснулся ее плеча. — Да и не пойму я тебя, Катеринушка: ты ж любишь Европу эту самую, и жить бы хотела, как они там живут. Так что ж боишься польского нашествия? По-твоему выходит, что пускай бы они нас и захватили!
— А вот это нет! — поспешно ответила Катерина, и в карих ее глазах, и без того полных солнечного блеска, загорелся огонь. — Кто ж это смеет нас захватывать?! Я б хотела, чтоб мы сами научились жить по-иному, а не чтобы нас кто-то учил… Да и не люблю я ляхов.
— Такие же европейцы, как французы твои любимые али немцы! — насмешливо напомнил Андрей.
— Не такие! — девушка нахмурилась. — Во-первых, они с нами одного племени — славяне, стало быть, и все наши причуды славянские в них тоже есть. Да и вообще… Я их всего раза три и видала, но приметила, что уж больно они чванливые. Будто им все кругом должны, да отдавать не хотят.
Такие разговоры возникали между молодыми людьми часто и длиться могли подолгу. Но в этот раз в воротах вновь заскрипела дверца, и показавшийся в проеме человек крикнул:
— Дедюшин! Андрей Савельич! Воевода зовет!
Андрей с неохотой поднялся и насупившись посмотрел на мокрый кафтан и мокрые сапоги:
— Вот что ты натворила! Как я к начальству пойду? В сапоги как влезу?
— Надень мои! — она кивнула на аккуратно стоявшие рядом сафьяновые сапожки. — Они сухие. Если только жать маленько будут.
Андрей, не отвечая, обулся в свое и, подхватив кафтан, ушел под разливы звонкого девичьего смеха.
Катерина вновь повернулась лицом к посаду, раскинувшемся на другом берегу, пощупала на груди сорочку и, убедившись, что та подсохла и уже не будет просвечивать, движением плеч скинула платок. Солнце поднялось достаточно высоко, стало греть, и влажная ткань постепенно отстала от тела, хотя все еще холодила грудь, спину и бедра.
— Что, Катеринушка? — донесся голос караульного со стены. — Спровадила друга сердечного, чтоб сохнуть не мешал?
Катя, не отвечая, встала, закинула руки за голову и прогнулась так, что ее распавшаяся влажная коса почти коснулась мостков.
Оба караульных невольно перевесились через парапет башни. Девушка была далеко от них, но солнце насквозь пронизывало белый шелк рубашки, очертив контур стройного, сильного тела.
— Ах ты, хороша, — выдохнул один из смотревших. — То-то Дедюшин этак вокруг нее увивается.
— Да не про него она, — возразил другой караульный, постарше. — Он ровный, мягкий, а эта егоза — что твой еж: тронешь, не обрадуешься. С ней только воевода управляться и может. Да и то, не будь воевода ей заместо отца, еще неизвестно, слушалась бы его али нет.
— Михайло Борисовича да не послушаться? — младший даже присвистнул. — Вот уж не знаю, кто б и
