— Один или два ваших прежних сослуживца хорошо отзываются о вас.
— Я только что вышел из тюрьмы.
— Я не собираюсь за вас замуж, я намерена предложить вам работу. — Потом она объяснила, как у нее все устроено, сколько она платит, и добавила: — Вам следует знать, что я лесбиянка и не потерплю никаких оскорблений. Если я вас вызываю, вы приезжаете немедленно. Почувствую, что финтите, — надеру вам задницу. Причем сразу же. Но своих я не бросаю. Ну как, нравится?
Я согласился. Потому что я оглядел свой дом и понял, что мне еще многое предстоит сделать. Я тогда даже еще не начинал ломать стены и перестраивать свое жилище. Дом был пустой. Из мебели у меня были кровать, стол и кухня с двумя стульями. Стол я купил на аукционе, а два стула мне подарила Антьи Барнард.
Антьи… Ну и личность! При знакомстве я назвал ее танни, то есть тетушка на африкаансе, чтобы выказать уважение к ее почтенному возрасту, а она пригрозила отлупить меня палкой.
Это совершенно другая история. Антьи Барнард постучала ко мне в дверь в четыре часа дня. На ней были толстые туристские ботинки и широкополая шляпа. Она сказала:
— Я Антьи Барнард и хочу знать, кто вы такой.
Тогда ей было шестьдесят семь лет; по ней видно было, что в молодости она была хорошенькой, может быть, даже красивой. Зеленые глаза необычной формы и очень яркие — как океан у Южного полюса. Она протянула руку, я пожал ее и представился:
— Леммер. Рад познакомиться с вами, тетушка.
— Тетушка? Какая я вам тетушка? Я что, замужем за вашим дядюшкой? — Она замахнулась палкой, словно собиралась меня ударить. — Меня зовут Антьи.
— Антьи.
— Вот так-то. А как мне к вам обращаться?
— Леммер.
— Ну ладно, Леммер, отойди с дороги и впусти меня наконец в дом. Надеюсь, кофе у тебя найдется.
Я сказал:
— У меня нет стульев.
— Значит, посидим на полу.
Так мы и сделали — сидели на полу, а чашки держали в руках. Она вытащила пачку длинных сигарет, предложила мне одну и спросила:
— Что такой человек, как ты, делает в Локстоне?
— Спасибо, не курю.
— Надеюсь, ты хотя бы пьешь, — заметила она и щелкнула маленькой зажигалкой.
— Вообще-то нет.
— Что значит «вообще-то нет»?
— Честно говоря, я вообще не пью.
— А секс?
— Секс я люблю.
— Слава богу! У человека должен быть хотя бы один грех. Я не о серьезных грехах, Леммер. О хороших. Иначе ты не живешь. Жизнь слишком коротка.
— А какие грехи хорошие?
— Сплетни. Еда. Курение. Питье. Секс. Куда мне стряхивать пепел?
Я пошел за блюдцем. Когда я вернулся, она спросила:
— В Локстон тебя привел хороший грех?
— Нет.
— Там была замешана женщина? Дети?
— Нет.
— Тогда не страшно. У всех у нас есть свои тайны, и это нормально.
Интересно, подумал я, какая тайна есть у нее.
Через две недели она снова зашла ко мне, на сей раз вечером во вторник.
— Подгони свой пикап, у меня есть стулья для твоего стола.
Мы поехали к ней, в идеально отреставрированный викторианский домик с белыми стенами и зеленой крышей. Внутри была со вкусом подобранная антикварная мебель. В прихожей на стенах были развешаны фотографии Антьи Барнард — вся ее жизнь. Я разглядывал снимки, а она сказала:
— Я была виолончелисткой. — Она явно преуменьшала, поскольку, судя по снимкам, она имела международный успех.
В тот же день мы обновили стулья у меня на кухне. Мы сидели и пили кофе, а она курила.
— А пепельница откуда, Леммер? Неужели ты закурил?
— Нет.
— Купил для меня!
— Да.
— В этом моя проблема.
— В чем?
— В мужчинах. Никак не могут от меня отцепиться.
Я рассмеялся. Потом понял, что она говорит серьезно.
Антьи посмотрела на меня ясными проницательными глазами и сказала:
— Леммер, ты умеешь хранить тайну?
— Да.
Она снова смерила меня взглядом:
— Знаешь, из-за чего я оказалась здесь, в Локстоне?
— Нет.
— Из-за секса.
— Именно здесь?
— Нет, идиот! Не здесь!
Потом она рассказала, что выросла в Вифлееме, в Свободном государстве, в типичной консервативной старобурской семье, как ее талант к музыке быстро перерос возможности маленького городка. Ее послали учиться в Блумфонтейн; там она могла брать уроки игры на виолончели в консерватории. В семнадцать лет она победила в конкурсе, получила международную стипендию и поехала учиться в Вену. В двадцать вышла замуж за австрийца, в двадцать восемь — за итальянца, в тридцать шесть — за немца, но постоянные гастроли и концертные туры не слишком положительно сказывались на ее семейной жизни.
— Мужчины очень любили меня, а я очень любила мужчин.
В пятьдесят пять у нее было все, чего только можно пожелать. Деньги, воспоминания, чужие города, гостиничные номера и друзья, которые хороши, только когда все хорошо. Поэтому она вернулась в Свободное государство и купила себе дом в Розендале, недалеко от Вифлеема.
— Там я познакомилась с Виллемом Вондеркопом. Он был шестидесятилетним женатым фермером, и притом мужчиной с большой буквы «М». Мы не могли оторваться друг от друга! Однажды, в среду вечером, он сказал жене, что ему надо на церковное собрание, а сам пришел ко мне, и мы занимались любовью, как двадцатилетние. Мы упали с кровати, я сломала руку, а он ногу. Голые и виноватые, мы лежали на полу.
Что было делать? Я не могла его поднять, а он сам не мог встать. Пришлось звать на помощь. Надо было выбирать между священником и двумя геями, владельцами кофейни. В любом случае нам была крышка, потому что никто так не любит сплетничать, как геи и священники. Я отдала предпочтение геям, чтобы сохранить для него место в церковном совете.
Когда мне сняли гипс, я села в машину и поехала искать такое место, где жители не слышали нашу историю. Вот как я оказалась в Локстоне.
— Она никогда не расспрашивала меня о моем прошлом. Я упомянул, что служил телохранителем и
