незвано и напали на нее!
— Напали? Она сама увидела снимок по телевизору!
— Она позвонила тебе, а через два дня к ней в дом вломились трое неизвестных в вязаных шлемах. Джек, что ей было делать?
Он шагнул ко мне:
— Она звонила мне?
— В тот же вечер, как увидела новости по телевизору, она позвонила тебе и спросила, не может ли человек, чье фото только что показывали, быть Якобусом Леру. Помнишь?
— Мне каждый день звонит много народу. Уйма!
— Но только на нее напали из-за того, что она позвонила!
— Я тебе не верю, — надменно произнес Патуди. Держался он вызывающе. Он намеренно провоцировал меня. Хотел, чтобы я вышел из себя, потерял контроль над собой.
Я вытащил из кармана новый мобильник и протянул ему.
— Позвони своим коллегам в Кейптаун, Джек. Спроси их, заведено ли дело. Понедельник, двадцать четвертое декабря. Нападение на дом Эммы Леру в десять утра. Позвони!
Телефон он проигнорировал.
— Ну, давай, Джек. Возьми телефон и позвони!
Лоб Патуди снова прорезала глубокая складка.
— Почему она ничего мне не сказала?
— Не считала нужным. Она думала, что разумной просьбы о помощи будет достаточно.
— Она спрашивала только о снимках.
— А еще она спросила об убийцах стервятников.
— Это не подлежало разглашению в интересах следствия.
— Почему не подлежало? Ты пытался спасти свою задницу?
— Что? — Он придвинулся ко мне еще на шаг.
— Осторожнее, Джек, здесь есть свидетели. Двадцать второго декабря Эмма Леру смотрит выпуск новостей. Потом звонит тебе. Ты говоришь, что Коби де Виллирс никак не может быть Якобусом Леру, потому что все его знают и он прожил здесь всю жизнь. Ей вполне достаточно твоих слов. Она оставляет мысль найти брата. Она никому не рассказывает о происшествии. Но двадцать четвертого декабря к ней в дом вламываются неизвестные, и лишь по чистой случайности ей удается спастись. В тот же день в ее доме раздается странный телефонный звонок. Кто-то произносит имя Якобус. Связь плохая; она почти ничего не слышит. Она нанимает телохранителя и приезжает сюда. О том, что случилось здесь, ты знаешь.
— Ну и что?
— А то, что единственное звено, которое связывает ее с нападениями, — это ты, Джек. Все произошло после того, как она позвонила тебе.
— Masepa.
— Что?
— Чушь.
— Почему чушь?
— Мартин, я даже не помню, чтобы она мне звонила. — Однако он из нападения перешел в оборону.
— Кто был с тобой в кабинете в тот день?
— Никого.
— Звонки записываются на пленку?
— У нас полиция, а не секретная служба.
— Ты рассказывал кому-нибудь о ее звонке?
— Говорю тебе, я вообще не помню, чтобы она мне звонила. В тот день… было звонков пятьдесят или шестьдесят! И почти все глупые.
— Почему позавчера, в «Могале», ты не рассказал ей о барсуках медоедах?
— А зачем?
— Почему бы и не рассказать?
— Что ты говоришь, Мартин? Пытаешься взвалить ответственность за все случившееся на меня?
— Да, Джек. Просто пока я не знаю, в чем тут дело, но ты замешан во всей заварухе, и я обязательно все выясню. И тогда я приду и возьму тебя за жабры!
— Ты? Да ты — бывший заключенный! И не смей так со мной разговаривать!
Он подошел ко мне вплотную; наверное, со стороны мы с ним в тот миг напоминали двух бойцовских петухов. У меня руки чесались как следует врезать ему, выбить из него душу. Мне хотелось выместить на нем терзавшие меня досаду и гнев. Не терпелось очутиться в том параллельном мире, где меня окутывала красно-серая пелена. Дверь в параллельный мир была широко распахнута и так и манила зайти. Потом я буду долго удивляться и думать, что же меня остановило. Может, обилие полицейских? К счастью, идиотом я не был. А может, меня многому научило пребывание на нарах: тебе придется вынырнуть с другой стороны, вернуться в реальность, где ты дорого заплатил за миг удовольствия. И я понимал, что расплата мне не по карману. А может, я просто вспомнил женщину, которая стояла под дождем, подняв руки и подставив лицо под струи воды?
Я отошел от края пропасти — и от Патуди. Я шагал нарочито мелкими шажками и нехотя. А потом я развернулся.
31
Пока я брел к «ауди», я слышал смех подчиненных Патуди.
Сев в машину, я увидел, что инспектор так и раздувается от гордости, а на лице у него появилась самодовольная улыбка.
Я завел мотор и поехал прочь.
Проехав станцию, я дал себе волю: утопил педаль газа в пол. Мотор взревел; я несся на скорости сто шестьдесят километров в час. Впереди показался перекресток. Пришлось тормозить; машина завибрировала. На миг мне показалось, что мне не удастся затормозить. Удалось. Я остановился в облаке пыли. Костяшки пальцев, которыми я сжимал руль, побелели от напряжения.
Я открыл дверцу и вышел. Мимо по дороге прогрохотали грузовик и трейлер, доверху груженные большими бревнами. Я закричал — громкий, бессмысленный крик.
Навстречу ехало такси-микроавтобус. На меня уставились черные лица: какой-то чокнутый белый стоит посреди дороги и орет во всю глотку.
Я не знал, куда ехать. Вот в чем была моя проблема. Вот что было главным источником моего раздражения и гнева.
Патуди нарочно оскорблял, дразнил и злил меня, но с ним я справился. Я дождусь нужного часа и нужного места. Но вот то, что я зашел в тупик, лишало меня сил.
По пути к дому за розовой бетонной стеной у меня было три ниточки. Эдвин Дибакване и письмо. Джек Патуди и телефонный звонок. Донни Бранка и «Могале». А сейчас не осталось ничего. Эдвин Дибакване мертв. Кто-то пытал его, а потом застрелил и бросил труп на какой-то плантации. Связь между письмом и его автором уже не установить. Первую версию вычеркиваем. Ну, не совсем. Дибакване мог сказать тем, кто вырывал у него ногти, от кого он получил письмо. Кому-то все известно. Но не мне. Сведения, полученные от Эдвина Дибакване, бесполезны для меня.
Патуди говорил правду. Несмотря ни на что, его удивление, когда он узнал о нападении на Эмму после ее звонка к нему, было неподдельным. Вторую версию вычеркиваем.
Остается реабилитационный центр «Могале».
Мной завладело непреодолимое желание поехать туда и избивать Донни Бранку до тех пор, пока он не расскажет мне, что происходит. Мне хотелось кого-то наказать — за Эмму.
Хотелось размозжить кому-то череп о стену, о камень или о бетонный пол — бить снова и снова,
