над головой.
— Я посмотрю. — Фон Штейнен неторопливо вышел из каюты, дверь он за собой не закрыл.
Павел поставил свой саквояж на небольшой, размерами похожий на детский столик и попытался прилечь. Надо перевести дух и попытаться собраться с мыслями. Первым делом пересчитать всех, кто находится на корабле, он видел уже девятерых, где еще один? Согласно записи в судовом журнале, на борту «Марии Селесты» во время того рокового перехода через Атлантику находилось десять человек. Из них пятеро матросов — двое в шлюпке, трое на борту, плюс капитан и его жена, плюс их дочь, плюс помощник капитана, плюс врач. Пока все сходится, но все равно здесь что-то не то. О враче в документах не говорилось ни слова, зато были сведения о втором помощнике капитана — некоем Эндрю Джиллинге…
Из коридора послышались торопливые шаги — кто-то сбежал по трапу вниз и теперь быстро шел по коридору. Павел замер на диване, вжался в его обитую темной шерстяной тканью спинку. Дверь в каюту распахнулась, и на пороге показался один из матросов — тот, кто стоял на палубе, кода Павел поднимался по трапу на борт «Марии Селесты».
— Вам надо выйти сейчас наверх, — кое-как объяснил матрос и вылетел из каюты вон.
— А в чем дело?
Вопрос остался без ответа. Павел выглянул из дверей — в коридоре темно и пусто, пахнет мокрым деревом и табачным дымом. И ни души, даже матрос-посланец куда-то исчез. И врача не видно. Павел вышел из своей каюты и двинулся вдоль деревянной переборки из темных досок. Добрался до трапа, поднял голову, посмотрел вверх, на клочок ярко-голубого неба, частично закрытого белым парусом, и двинулся дальше. Одна дверь, вторая, третья, и все закрыты. А за четвертой явно кто-то есть, и этот кто-то болен. Он постоянно стонет — то тише, то громче и, кажется, бредит. Из обрывков слов, произнесенных хриплым, срывающимся голосом, Павел ничего не понял. Он сделал еще несколько шагов вперед и остановился перед последней дверью. Стоны и неразборчивая, спутанная речь доносились именно из-за нее. Павел прислушался, постоял так немного, взялся за ручку двери и потянул ее на себя.
— Вам нельзя туда входить, он очень болен, уходите. — Врач налетел из темноты, как разъяренный кот, грубо оттолкнул Павла к стене и ткнул его пальцем в грудь: — Вам нельзя, понятно? Убирайтесь, капитан приказал готовиться к эвакуации. — Глаза врача светились в темноте, голос дрожал от злости, руки тряслись.
Павел кивнул послушно и бочком-бочком, по стеночке, двинулся прочь. «Откуда ты взялся, фон Штейнен? О тебе история умалчивает, тебя здесь нет и не должно быть. А в каюте, похоже, находится Эндрю Джиллинг, и, по словам врача-самозванца, второй помощник капитана при смерти». Павел осторожно выбрался на палубу, прищурился от ярких солнечных лучей, бивших прямо в глаза.
— Вот вы где, я искал вас. Я Альберт Ричардсон, помощник капитана. Пройдите к левому борту, сейчас начнется эвакуация.
Павел не отвечал, он уставился на человека в светлой морской форме, и хоть понимал, что выглядит глупо и даже невежливо, но поделать с собой ничего не мог. Вот он, перед ним собственной персоной старший штурман Бриггса — Альберт Ричардсон, уроженец штата Мэн, отчаянный гонщик-парусник, совершивший несколько рекордно быстрых рейсов на бостонских клиперах. Он был мастером быстрых переходов и, как гласила молва, «знал секреты всех ветров». Излишнее лихачество Ричардсона не нравилось владельцам «Марии Селесты», и они назначили капитаном Бриггса. Но Ричардсон был так влюблен в красавицу-бригантину, что предпочел остаться на ней помощникам капитана, чем совсем расстаться с судном. Ему было всего двадцать восемь лет, когда он отправился в свое последнее плавание. И вот теперь господин старший штурман, он же помощник капитана, приглашает Павла проследовать к спасательной шлюпке. И начинает проявлять нетерпение. Надо что-то отвечать, говорить, действовать — словом, выкручиваться.
— А что происходит?
Ричардсон чуть наморщил лоб и сдвинул брови. Но тут же закивал головой и ответил:
— Взрыв может повториться. Первый был такой силы, что сорвал лючные крышки с носового трюма, мы опасаемся второго. Остальные крышки по приказу капитана открыты, и он считает, что бригантина в любой момент может взлететь на воздух. Мы отойдем в шлюпке на безопасное расстояние и переждем взрыв. Жена и дочь капитана уже спустились вниз, вам тоже нельзя здесь оставаться…
Вот в чем дело! Значит, сразу после второго взрыва они собрали все необходимое и погрузили в шлюпку. Но третьего взрыва не было, да его и не могло быть. Значит, бригантину покидать незачем, надо сказать им об этом.
— Подождите. — Павел чуть отступил назад. — Вы боитесь взрыва паров спирта, не так ли? Но они уже улетучились, ведь вы сами сказали, что люки открыты, значит, опасаться нечего…
Ричардсон соображал быстро, неожиданно он с силой хлопнул Павла по плечу и кинулся к носовой части корабля. Павел рванул за ним, но бежать по неустойчивой, качающейся под ногами поверхности было тяжело и даже опасно, поэтому пришлось перейти на быстрый шаг. Павел, чтобы не оступиться и не свалиться еще раз, внимательно смотрел себе под ноги и старательно перешагивал или обходил канаты и растянутые снасти. Поэтому до носового трюма он добрался значительно позже помощника капитана. А Ричардсон с довольной улыбкой на лице уже выбирался по трапу обратно на палубу. Он прыжком выскочил на подсохшие доски и крикнул подошедшему Павлу:
— Вы совершенно правы, как вас?..
— Патрик Уайт, — повторил легенду Павел, — я живу в Австралии, в Сиднее, это в штате Новый Южный Уэльс…
— О, я был там два года назад, после гонки. Мерзкий городишко — грязь, пыль и тощие собаки на улицах. Какого черта вы там делаете, Патрик? Северо-Американские Соединенные Штаты — вот страна, где надо жить! Давайте поговорим об этом немного позже, мне надо доложить капитану. — Ричардсон уже снова унесся прочь и бросил Павла в одиночестве.
Лючные крышки лежали на палубе, аккуратно сложенные внутренней стороной вниз, — Павел убедился в этом лично. Он даже потрогал чуть влажное дерево и заглянул в трюм. Там, в полумраке, виднелись ряды бочонков — драгоценный груз «Марии Селесты». Одна тысяча семьсот бочонков ректификованного спирта — это вам не керосин. Но закрыты они, похоже, не герметично, раз спирт начал улетучиваться, характерный запах, несмотря на проветривание, еще очень резок. И не просто улетучиваться, а взрываться. «Нет, это были не пираты. Кто угодно, только не они. Ни один здравомыслящий флибустьер не оставил бы дрейфовать посреди океана судно, груженное спиртом», — еще одну версию Британской адмиралтейской комиссии Павел с чистой совестью сбросил со счетов. Так, а что тогда остается…
Павел обернулся на шум — вдоль борта навстречу ему быстро шел помощник капитана. А следом шагал, глядя себе под ноги и одновременно в сторону, врач — господин фон Штейнен. И на вопросы Ричардсона он отвечал нехотя, после длинных пауз, так, словно делал над собой усилие и заставлял себя говорить. Да и сами слова он будто выплевывал, на собеседника не смотрел и все озирался по сторонам.
— Вы уверены? — резко остановившись, выкрикнул Ричардсон, и врач затряс сивой головой.
И попытался сбежать, но помощник капитана ловко схватил фон Штейнена за рукав сильно измятого коричневого пиджака в клетку.
— Да, да, я же говорил вам, от этой заразы нет лекарств. Я не знаю, где он мог подцепить ее, все признаки налицо. Повышение температуры после сильнейшего озноба, мышечные боли, резкая слабость, головная боль, головокружение, загруженность сознания, кровавый кашель… Надо избавиться от него, и немедленно. «Была рука Господа на городе — ужас весьма великий, и поразил Господь жителей города от малого до большого, и показались на них наросты», — с подвыванием, загробным голосом произнес врач.
Он стянул с носа очки, сложил блестящие погнутые дужки и с третьей попытки затолкал их в нагрудный карман своего пиджака. И дернулся слабо, пытаясь вырваться, но Ричардсон был начеку:
— Вы должны пойти со мной к капитану. Да, и не возражайте. Вы судовой врач, вас взяли на корабль на этих условиях, так что докладывать о смерти Эндрю Джиллинга будете именно вы. — Помощник капитана заставил врача развернуться и потащил за собой.
— Подождите, — сопротивлялся фон Штейнен, — дайте мне время, я доложу ему, обязательно, но
