капитана «Марии Селесты» — этот человек словно сошел со старой, уже почти выцветшей фотографии. Сейчас он был молод, полон сил и уверенности в себе, в команде, в своем корабле и в завтрашнем дне. Но именно в эту минуту он оказался бессилен и не знал, чем помочь жене и дочери, как сделать так, чтобы кровь остановилась, а боль утихла.
— Я знаю, Альберт, — оборвал своего помощника капитан и пристально посмотрел на Павла.
Тот растерялся, не зная, что делать, глупо махнул рукой, изобразив приветствие, улыбнулся слабо и выдохнул с облегчением. Высокий человек с небольшой каштановой бородкой, гладко зачесанными назад волосами, в сером, похожем на матросский костюме отвернулся и вместе со своим помощником двинулся прочь. На капитана в этот злосчастный день свалилось слишком много забот, да тут еще и экзальтированный «найденыш»… Ну, хоть он не бесится, не мечется по кораблю в истерике и не умирает от чумы, и слава богу.
— Это явное нарушение адаптации в совокупности с депрессивным настроением плюс сезонное аффективное расстройство. А возможно, сюда добавился еще синдром навязчивых состояний и посттравматический стресс. И я бы не исключил развитие маниакально-депрессивного психоза в его ранней стадии.
Павел не заметил, как судовой врач оказался рядом. А тот смотрел на яркую, серебристую под солнечными лучами живую поверхность воды и снова что-то лопотал себе под нос.
— Простите? — Павлу не хватило его познаний в языке, и ему пришлось попросить врача повторить сказанное им ранее. Но снова ничего толком не понял, уяснил для себя одно: жена капитана — конченая истеричка, это уже пятый или шестой «концерт» за все время плавания. Но ребенка в свое представление она вовлекла впервые, и это говорит о том, что болезнь обостряется.
Дальше фон Штейнен заговорил почти исключительно на латыни, перебирая возможные диагнозы, как бухгалтер — костяшки на счетах. Павел уже успел забыть о только что состоявшемся «спектакле» и во все глаза смотрел на «неучтенного» пассажира. Да, этот человек не врет, он действительно врач. Уж с этой братией Павлу пришлось немало пообщаться за последние полгода, только выглядит странно.
— Но кровь! Я видел кровь на палубе! — возразил Павел, а врач лишь с досадой, словно отгоняя назойливое насекомое, махнул рукой.
— Ерунда, маленькая Софи просто порезала руку, вот и все. А Сара воспользовалась случаем и устроила мужу скандал. Даже, я бы сказал, семейную сцену, — охотно пояснил фон Штейнен.
Павел решил закрепить успех и перешел в наступление. Но далеко не продвинулся — выбранный путь привел в тупик.
— А где вы учились?
Этот невинный вопрос вверг врача в бешенство. Он вцепился тонкими костлявыми пальцами в поручень трапа и прошипел в лицо Павлу:
— На медицинском факультете университета города Бристоль! Какое вам дело, Патрик, до того, где я учился, — диплома у меня нет, я его давно… потерял! Оставил где-то, не помню, где… Но если понадобится, обращайтесь — я с превеликим удовольствием вырву вам парочку зубов или вырежу аппендицит! Или перережу горло! — Фон Штенейн оскалился во все тридцать два желтых идеально ровных зуба, ринулся к трапу и, громко топая, сбежал вниз.
«Где-то я слышал, что безумие заразно». — Павел подошел к борту и уставился на белые буруны, вскипавшие у корпуса шедшей на полном ходу бригантины. Одна из версий рассматривалась в статье, опубликованной после исчезновения экипажа «Марии Селесты» в нью-йоркской «Таймс». Статейка гласила, что капитан «Марии Селесты» был душевнобольным человеком, а о тяжелом расстройстве его психики знали только близкие родственники. Болезнь якобы выражалась в периодических приступах буйного помешательства, и в эти минуты Бриггс, не помня себя, был способен на все. Однажды во время злополучного плавания у капитана начался такой приступ, и он, вооружившись старинной саблей, зарубил всех, кто находился на судне, включая дочь и жену. Когда в сознании Бриггса наступило прояснение и он понял, что произошло, он выбросил трупы в океан, замел следы, уничтожил судовые документы, забыв при этом о вахтенном журнале, и попытался уйти на шлюпке. Скорее всего, Бриггс погиб от жажды, а шлюпка его была залита волнами и затонула. Пожалуй, этот вариант развития событий исключать нельзя, надо присмотреться к капитану. Но как это сделать — ходить за ним по пятам? Этак можно снова оказаться в море на единственной имеющейся в наличии шлюпке. Именно единственной, хоть на парусниках такого тоннажа и полагалось иметь две шлюпки. Но из Нью-Йорка «Мария Селеста» вышла в этот в рейс с одной шлюпкой, вторая была сдана в ремонт: при погрузке на нее упал сорвавшийся со стропа бочонок. Поэтому вряд ли капитан, как здравомыслящий и ответственный человек, пожертвует единственным спасательным средством — он просто прикажет вышвырнуть назойливого пассажира в море. Или сделает это собственноручно.
А солнце уже подошло к зениту и даже перевалило свою высшую точку. Поймавшая попутный ветер в паруса «Мария Селеста» неслась к Гибралтару. Павел, оставшись на палубе в полном одиночестве, устроился у привязанных к наружной носовой переборке бочек с питьевой водой и смотрел то на блестевшую под солнцем рябь Атлантики, то по сторонам. Ни души, только шумит ветер в натянутых вантах, над головой хлопают паруса, а в борта корабля бьются волны. Бегущая вода манила, притягивала взгляд, и от созерцания разлетающихся бурунов было невозможно оторваться. Но тут Павел почувствовал, как у него начинает кружиться голова, перед глазами на миг потемнело и от голодного спазма свело желудок. Надо сделать паузу, передохнуть, пока события позволяют. — самое интересное, похоже, впереди, и надо быть готовым к любым неожиданностям. А для начала хорошо бы немного подкрепиться, кажется, в саквояже его ожидает сухой паек, он же завтрак туриста, заботливо предложенный консультантами из Сколкова. Павел осмотрелся еще раз, направился к трапу, легко сбежал по нему вниз и остановился в полумраке, оглядываясь по сторонам. Рядом никого и ничего, только уже успевший стать привычным легкий треск и удары волн по обшивке корпуса бригантины да смесь запахов. И основной, перебивающий их запах табака — где-то поблизости курят трубку, значит, матросский кубрик вон там, за изгибом стены коридора. Дверь в каюту врача плотно закрыта, признаков жизни фон Штейнен не подает. «Напился и дрыхнет, наверное», — порадовал себя дедукцией Павел, направился в свою каюту и открыл саквояж.
— Так, что тут у нас вкусненького? — Павел надорвал край полиэтиленовой упаковки и извлек из нее коробку с сухим пайком. Открыл и уставился на содержимое картонной емкости — два шоколадных батончика (один из них диетический), небольшое красное яблоко, малюсенькая упаковка с соком и несколько сухих хлебцев.
— Гады, — бессильно выдохнул Павел, — сволочи очкастые. Я им что, фотомодель, чтобы сухой корм лопать?
Но голод снова напомнил о себе урчанием в желудке, да еще и разболелась шишка на лбу. Нет, так не пойдет, еще не хватало вырубиться в самый ответственный момент и все пропустить. Павел схватил со стола первый батончик, разорвал фольгу и вцепился зубами в клейкую смесь шоколада, нуги и изюма. Половина обеда исчезла мгновенно, за ней последовали хлебцы и второй батончик, следом отправились яблоко и сок. Как ни странно, этого почти хватило — настроение резко улучшилось, боль в ушибленной голове прошла, и она перестала кружиться.
— Вернусь — всех поубиваю, — пробормотал Павел с набитым ртом и запихивал обратно в саквояж перепачканные шоколадом обертки батончиков, — за такие деньги такое… Нет, на лобстеров, конечно, было глупо рассчитывать, но все же… — И прикинул в уме сумму иска, которую укажет в заявлении. Получилось немало, и это не могло не радовать.
Смятая коробка с остатками упаковки вернулась в саквояж (все это пригодится потом, в качестве вещдоков), и Павел растянулся на диванчике. Хотя растянулся — это громко сказано, устроился кое-как, полусидя, закинул руки за голову и закрыл глаза. Пока все тихо, можно и вздремнуть ненадолго — не орет вроде никто, в коридоре за тонкой переборкой все тихо, наверху, кажется, тоже. Образовавшуюся паузу надо использовать с толком и хорошенько обдумать все, что видел, слышал и о чем догадывался. Несколько версий уже отпали сами собой, осталось еще несколько. Одна из них самая неприятная, она же наиболее опасная — мятеж команды. Но пока причин для такого развития событий не видно и не слышно, капитан прекрасно владеет обстановкой на корабле, несмотря на недавнюю истерику своей жены. Возможно, для бунта есть и глубоко скрытые от глаз стороннего наблюдателя причины, и все станет окончательно понятно только после того, как они заявят о себе… Дальше мысли стали путаться, заплетаться друг о друга, как ноги
