Иллюзионист

Сестра Ребекка встала и смахнула с подола несколько приставших стручков.

— Мне все ясно, — сказала она. — Не понимаю, почему все делают из этого такую тайну. Когда станет так плохо, что дальше некуда, Иешуа вернется и спасет нас. Мир охватит пожар, а мы отправимся с Иешуа и будем жить на Небесах. А все наши враги и все его враги и все, кто не верит в него, сгорят.

Она собрала стручки в охапку и бросила их в огонь. Они затрещали, зашипели и стали чернеть.

— Убедительный аргумент, — сказал Симон.

Его ирония была умеренной. Ему вдруг расхотелось расстраивать этих людей, демонстрируя силу логики. Их компания освежала его, как иногда освежает разговор с молодежью. Но в слишком большом количестве это было бы утомительным.

Пока что он не собирался уходить. Ветерок обдувал его лицо. Было слышно, как где-то дети поют старую песенку-загадку, знакомую ему с детства. Он смотрел на горы, возвышающиеся над крышами домов: в лучах солнца они казались белыми с темными пятнами по бокам и напоминали спящих леопардов. Здесь было так спокойно. Очень спокойно.

— Ты сказал, что никакой тайной доктрины нет, — сказал Симон. — Мне жаль, но я в это не верю. Это учение, которое трудно полностью понять простым людям. В нем есть парадоксы.

— Да, — сказал Филипп, — в нем есть парадоксы.

— Как ты это объясняешь?

— Никак, — сказал Филипп, — это факт. Я повторяю то, что мне сказали люди, которые слышали учение из первых уст.

— Но разве ты сам не хочешь понять его?

— Я признаю свою ограниченность.

— Чушь! — сказал Симон.

Филипп улыбнулся.

— Послушай, — сказал Симон, — многие вещи требуют объяснения. Например, эта странная притча о бесчестном управляющем. Что она означает? Она восхваляет бесчестность?

— Я не знаю, что она означает, — сказал Филипп, — но кто-нибудь когда-нибудь узнает, а я не имею права ничего в ней менять.

Симон смотрел на него в удивлении.

— Зачем он вообще говорил притчами, — спросил Симон, — если, как ты говоришь, все так просто? Ведь смысл притчи в том, чтобы что-нибудь прояснить. Но зачастую притчи Иешуа ничего не проясняют. После того как он рассказывал притчи людям, ему приходилось объяснять их своим ученикам. Если уж ученики звезд с неба не хватали, то простые люди наверняка были еще глупее. И люди были лишены толкования. Почему? А ты мне говоришь, что не существует одной версии учения для масс, другой — для посвященных.

Филипп смотрел вдаль на горные вершины. Он молчал.

— Одним словом, — продолжал Симон, — ты просишь, чтобы я поверил в это нагромождение невероятностей, нелепиц и грубых противоречий.

— Я не прошу тебя ни во что верить, — сказал Филипп. — Ты можешь не приходить сюда. Почему бы тебе не отправиться домой и не заняться своей магией, а я займусь своей работой.

Симон перестал рисовать круги на земле и сидел прямо с широко открытыми от удивления глазами.

— Каждый из этих людей, — сказал Филипп, кивая на группу маленьких домиков с земляными крышами, где жила большая часть приверженцев, — так же важен, как ты. Они никогда ничего у меня не просят, за исключением случаев, когда их дети болеют или им нужен совет. Им бы и в голову не пришло отнимать у меня время, как это делаешь ты. Почему ты думаешь, что у тебя есть на это право?

Щеки Симона стали пунцовыми. Он встал и уже собирался уйти, но Филипп остановил его.

— Ты жалуешься на то, что многие вещи невозможны или бессмысленны, — сказал Филипп. — Все бормочешь о парадоксах и тайнах. Тебе и в голову не приходит, что ты просто не понимаешь…

— С интеллектом у меня все в порядке! — не выдержал Симон.

— Да, с интеллектом у тебя все хорошо. Ты просто не знаешь, как им пользоваться. Ты копаешься в мелочах и не видишь очевидного. Истина в простом. Поэтому они, — он указал на женщину, которая несла домой кувшин с водой в сопровождении орды детишек, — понимают это, а ты нет.

— Понимают? Ничего они не понимают! — рассвирепел Симон. — Да послушай, что они говорят. Лепечут о Царствии, их Царствии, специально приготовленном для них, но даже не знают, что это такое. Каждый говорит свое.

— Конечно, они не знают, что это такое, — сказал Филипп. — Поэтому они и попадут туда.

— Я сыт по горло всеми этими глупостями! — закричал Симон. Прохожие с удивлением оборачивались на него. Он с трудом обуздал свой гнев. — Ваши верования, — холодно сказал он Филиппу, — состоят в том, чтобы переворачивать здравый смысл с ног на голову.

— Иешуа согласился бы с тобой, — сказал Филипп. «Последний будет первым. Первый будет последним».

Симон сощурился.

— Поэтому он решил закончить свою жизнь так плачевно, — выпалил он. — По крайней мере, его смерть согласуется с его учением.

— Это так, — сказал Филипп. — Я рад, что ты понимаешь это. Это понимают немногие.

Неожиданно стало тихо. Все, что Симон хотел сказать, потеряло вдруг всякий смысл. Он был в растерянности. Что-то боролось в его сознании, но он не хотел этого слушать.

— Я не верю, что этот ваш учитель на самом деле существовал, — сердито сказал он. — Таких людей не бывает. Человек без образования, который говорил такие умные вещи, что его никто не понимал, и который послал кучку крестьян повторять их другим, которые тоже их не понимают. Человек, который фактически не хотел, чтобы его понимали, так как обещал Царствие всем, кто не понимает, что это такое. Естественно, при условии, что они также верят, будто он воплотил собственной персоной пророчества о спасителе нации, чья жизнь никоим образом не была похожа на его. А чтобы на этот счет не было уж никаких сомнений, он позволил себя казнить по ложному обвинению, пока ему, чего доброго, не удалось добиться какого-никакого успеха.

Филипп смотрел на него с улыбкой.

— Это насмешка над разумом! — воскликнул Симон.

— Совершенно верно, — сказал Филипп. — Именно это я и пытался тебе втолковать.

Симон смотрел на него в изумлении; по его спине пробежал холодок.

— И не только над разумом, — продолжал Филипп. — Подумай. Мы говорим о человеке, который ничего не уважал. Человек, непонятно откуда взявшийся, который отказался от семьи, жил на подаяние, спал где придется, ел с проститутками и пил с мытарями, работал в Субботу, не мыл рук и заявлял в лицо представителям духовной и судебной власти, что они лицемеры. Все, что он говорил, все, что он делал, было насмешкой над тем, что они представляли, над всем, о чем они думали. Насмешка — это единственное, что они увидели. За это они его и убили.

Симон молчал.

— Они не поняли, — сказал Филипп, — что он был тем человеком, которого они ждали.

Понять? Кто способен это понять? Это был самый фантастический парадокс из всех. Это было чудовищно.

Это был парадокс, который мог придумать только Бог.

— Я верю в это, — сказал Симон, — потому что это нелепо.

— Я продал сегодня небольшой участок земли за виноградником, — заявил брат Иосиф.

— Иосиф! — сказала сестра Ребекка срывающимся от возбуждения голосом. — Сколько ты выручил на этом?

— Кругленькую сумму, — ответил брат Иосиф.

— Но сколько именно? Где деньги?

— Я отдал их, — с удовлетворением сказал брат Иосиф.

Сестра Ребекка оцепенела от шока: