набрасывалась в средние века озверелая толпа на еврея; его тащат к подветренным шпигатам и раздевают догола. Тщетно он взывает о пощаде, тщетно умоляет капитана о заступничестве.
Беда, повторяю, растяпе в море! Он последний бедняга во всем флоте. Именно таким был Каболка — из всех сухопутных растяп самый растяпистый и самый несчастный. С виду он был забитый тщедушный человек с угрюмой физиономией, один из тех, о ком с первого взгляда можно сказать, что он прошел много тяжелых испытаний в горниле бедствий. Его возраст оставался полной загадкой; на болезненном лице с острыми чертами не было старческих морщин, но в то же время кожа не отличалась гладкостью юности. Убей меня бог, если я мог определить, сколько ему лет: двадцать пять или пятьдесят.
Но обратимся к его прошлому. В лучшие времена Каболка работал пекарем в Лондоне, где-то близ станции Холборн; по воскресеньям он надевал синее пальто с металлическими пуговицами и проводил послеобеденные часы в таверне, покуривая трубку и попивая эль, как подобает всякому беззаботному пекарю вроде него. Но это продолжалось недолго; вмешался какой-то старый дурак и погубил его. Каболку убедили, что Лондон подходящее, пожалуй, место для пожилых джентльменов и больных, но для предприимчивого юноши Австралия — обетованная земля. В один злосчастный день Каболка привел в порядок свои дела и сел на корабль.
Приехав в Сидней с небольшим капиталом, он некоторое время жил спокойно и уютно, усердно меся тесто, а затем нашел себе жену; с ее точки зрения, он мог теперь уйти на покой и поселиться за городом, так как она вполне успешно заправляла всеми делами. Коротко говоря, супруга причиняла горе его сердцу и ущерб карману; в конце концов она сбежала с его кассой и с его мастером. Каболка отправился в таверну под вывеской «Чубук и Пивная Кружка», напился и за пятой кружкой стал подумывать о самоубийстве; свое намерение он привел в исполнение, на следующий день нанявшись на «Джулию» — судно, направлявшееся в Южные моря.
Бывшему пекарю пришлось бы не так плохо, не будь у него столь мягкого чувствительного сердца. От ласкового слова он таял; отсюда и проистекала бoльшая часть его бед. Несколько шутников, знавшие о его слабостях, имели обыкновение «втравливать» его в разговор в присутствии самых желчных и раздражительных старых моряков.
Приведу пример. Подвахтенные только что проснулись, и все завтракают; где-то в углу и Каболка меланхолично вкушает свою долю. Следует иметь в виду, что матросы сразу после сна отнюдь не ангелы, поэтому все молчат и, угрюмые и небритые, жуют сухари. И вот в такой момент ласковый на вид мерзавец — Жулик Джек — пересекает кубрик с жестяной кружкой в руках и подсаживается к растяпе.
— Невкусная пища здесь, Каболка, — начинает он. — Довольно-таки невкусная для тех, кто знал хорошие денечки и жил в Лондоне. Послушай, Каболка, ежели ты сейчас оказался бы в Холборне, что у тебя было бы на завтрак, а?
— На завтрак! — упоенно восклицает Каболка. — И не говори!
— Чего этот парень взволновался? — рычит тут старый морской волк, оборачиваясь со свирепым видом.
— Ничего, это мы так, — произносит Джек; затем, нагнувшись к Каболке, просит его продолжать, но потише.
— Ну, так вот, — самодовольно принимается рассказывать тот с разгоревшимися, как два фонаря, глазами, — ну, так вот, я пошел бы к матушке Молли, которая печет замечательные сдобные лепешки; я знаешь ли, вошел бы, устроился бы у камина и для начала попросил бы четверть пинты чего-нибудь.
— А потом, Каболка?
— Ну, а потом, Джеки, — продолжает несчастная жертва, невольно воодушевляясь от этого разговора, — ну, а потом… я придвинулся бы к столику и подозвал Бетти, девушку, что обслуживает посетителей. Бетти, дорогая, сказал бы я, ты сегодня очаровательна; дай мне, Бетти, милая, яичницу с копченой грудинкой, а еще пинту эля и три горяченькие сдобные лепешки, и масла… и ломтик чеширского сыра; а еще, Бетти, принеси…
— Бифштекс из акулы, чтобы черт тебя побрал! — рычит Черный Дан. И злополучного парня волокут через сундуки и дубасят на палубе.
Я всегда старался по возможности помочь бедному Каболке, и поэтому он очень любил меня.
Глава XV
СТРУЖКА И ЗАТЫЧКА
После того как «Джулия» взяла курс на ближайший порт, Стружка и Затычка еще больше пристрастились к бутылке; к невыразимой зависти остальных, подвыпившие приятели — или «компаньоны», как их называли матросы, — изо дня в день шатались по палубе в самом веселом настроении.
Но, хотя они большей частью находились в подпитии, трудно было найти более осмотрительных пьяниц. Никто никогда не видел, чтобы они прикладывались к спиртному, кроме тех случаев, когда юнга раздавал положенную порцию. И стоило задать им вопрос, каким образом они ухитряются разживаться добавкой, они сразу трезвели и становились рассудительными. Однако некоторое время спустя их тайна обнаружилась.
Бочки писко стояли в ахтерлюке, который поэтому запирался на засов с висячим замком. Тем не менее купор время от времени совершал воровские налеты: он спускался в передний трюм, а затем, рискуя быть раздавленным насмерть, проползал среди тысячи препятствий туда, где хранились бочки.
В первую его экспедицию единственная бочка, до которой удалось добраться, лежала на боку среди других, повернутая втулкой кверху. Обломком железного обруча, соответствующим образом изогнутого, хорошенько потыкав и поколотив, купор пропихнул затычку внутрь; затем, привязав к обручу свой шейный платок, он несколько раз опускал его в бочку и впитавшуюся жидкость осторожно выжимал в ведерко.
Затычка был человеком, как бы созданным на радость владельцам питейных заведений. Постоянно прикладываясь, пока не становился в меру пьяным, он умудрялся пить затем до бесконечности, не трезвея и сильней не пьянея, а оставаясь, если употребить его собственное выражение, «в самый раз». Когда он находился в этом любопытном состоянии, его походка приобретала изрядный крен, кушак то и дело нуждался в поддергивании, а взгляд при разговоре с вами отличался излишней твердостью; в общем же его настроение не оставляло желать лучшего. Больше того, в такие периоды он становился исключительным патриотом и проявлял свой патриотизм самым забавным образом почти всякий раз, как ему случалось повстречаться с Данком, добродушным матросом-датчанином с квадратной физиономией.
Следует упомянуть, что купор с истинно матросским восхищением относился к лорду Нельсону. Впрочем, он имел весьма ошибочное представление о внешности знаменитого героя. Не довольствуясь отсутствием у Нельсона глаза и руки, он упрямо утверждал, будто в одном из сражений тот потерял также ногу. Под влиянием такого убеждения он иногда подскакивал на одной ноге к Данку, забавно подогнув другую и, придерживая ее сзади правой рукой, одновременно закрывал один глаз.
Приняв такой вид, Затычка требовал, чтобы датчанин взглянул на него и полюбовался человеком, который всыпал как следует его землякам под Копенгагеном.[29]
— Посмотри-ка, Данк, — говаривал он, с трудом сохраняя равновесие и усиленно моргая одним глазом, чтобы другой не раскрывался, — посмотри: один человек, да что там, полчеловека, будь я проклят… с одной ногой, одной рукой, одним глазом… всего лишь обрубок туловища, будь я проклят, поколотил всю вашу жалкую нацию. Разве не так, растяпа?
Датчанин был упрям как мул и, плохо понимая по-английски, редко удостаивал ответом; и обычно купор отпускал ногу и уходил с видом человека, считающего ниже своего достоинства продолжать разговор.
Глава XVI
МЫ ПОПАДАЕМ В ШТОРМ
