его с трудом удалось успокоить. Священник больше не настаивал.
Как это произошло — то ли в результате разговора Мэрфи с консулом, то ли по другой причине, не знаю, но на следующий день Уилсон прислал за Патом; в сопровождении нашего славного старого стража тот отправился в деревню и вернулся лишь через три дня.
В надежде повлиять на юношу его привели на судно и хорошо угостили в каюте; убедившись, что это ни к чему не повело, его заковали по рукам и по ногам и посадили в трюм на хлеб и воду. Ничего не помогло, и он был отправлен обратно в Калабусу. Уилсон и Гай рассчитывали, что на него — совсем еще мальчика — суровые меры подействуют скорее, чем на остальных.
Внимание, которое проявлял к Пату его благожелательный земляк, пошло на пользу и всем остальным, в особенности после того, как мы все превратились в католиков и стали каждое утро посещать мессу — к величайшему ужасу капитана Боба. Узнав об этом, он пригрозил не выпускать нас из колодок, если мы еще раз пойдем в часовню. Впрочем, дальше слов дело не пошло, а потому каждые несколько дней мы совершали прогулку к резиденции священника, где нам давали вволю поесть и кое-что выпить. Доктор Долговязый Дух и я особенно полюбились другу Пата; много раз он угощал нас из забавного на вид погребца, хранившегося в одном из углов его жилища. В погребце лежали четыре фляжки, в которых всегда почему-то оставалось как раз столько, что необходимо было их опорожнить. В общем старый ирландец оказался неплохим парнем, хоть и носил рясу. Лицо и душа у него всегда горели. С моей стороны, пожалуй, неблагородно выдавать его слабости, но все же я должен упомянуть, что у него часто заплетался язык, а походка иногда становилась явно нетвердой.
Я никогда не пью французского бренди, но провозглашаю тост за отца Мэрфи. Еще раз за его здоровье! И да обратит он в христианство многих прелестных полинезиек!
Глава XXXVIII
«ДЖУЛЬЕТОЧКА» УХОДИТ БЕЗ НАС
Чтобы оправдать слова, брошенные в заключение комедии свидетельских показаний, консул по истечении указанного им срока снова распорядился привести нас к себе.
Все началось сначала. Он ничего не добился и отослал нас обратно, чрезвычайно раздосадованный нашим решительным поведением.
Приглядываясь к происходящему, мы представили себе, что Уилсон, ознакомившись впервые с положением на борту «Джулии», обратился к своему больному приятелю, капитану, примерно с такими словами:
— Гай, бедный друг, можете теперь не беспокоиться об этих негодяях — ваших матросах. Я их обломаю. Предоставьте все мне и не думайте больше о них.
Но кандалы и колодки, важный вид, угрозы, туманные намеки и показания под присягой — все оказалось тщетным.
Уверенные, что при сложившихся обстоятельствах ничего серьезного для нас не может проистечь, и прекрасно понимая, что в действительности никто никогда и не думал об отправке нас на родину для отдачи под суд, мы видели Уилсона насквозь и потешались над его стараниями.
С тех пор как мы покинули «Джулию», старший помощник ни разу не попадался нам на глаза, но мы часто слышали о нем.
Говорили, что он оставался на борту и жил в каюте вместе с Винером, который исполнил свое обещание еще раз навестить его и получил приглашение остаться гостем. Теперь два закадычных друга неплохо проводили время, попивая вино из капитанских бочонков, играя в карты и устраивая вечерние балы для местных дам. Короче говоря, они здорово накуролесили, и миссионеры нажаловались на них консулу; Джермин получил строгий нагоняй.
Это так подействовало на него, что он стал пить еще больше прежнего и как-то днем, будучи сильно навеселе, разобиделся на туземцев, проплывавших в пироге мимо «Джульеты»; он их окликнул, предложив подняться к нему на борт и предъявить документы, а те испугались и стали грести к берегу. Немедленно спустив шлюпку, Джермин вооружил Ваймонту и Датчанина тесаками, сам схватил тесак, и они втроем пустились в погоню, с развевающимся на корме шлюпки судовым флагом. Перепуганные островитяне вытащили пирогу на берег к с громкими криками помчались по деревне, а старший помощник бежал за ними, яростно размахивая обнаженным оружием. Сразу же собралась толпа, и «кархоури туни», или сумасшедшего чужестранца, быстро доставили к Уилсону.
Случилось так, что в соседнем туземном доме консул и капитан Гай в это время мирно играли в крибидж,[71] а со стола не сходил графин. Разбушевавшегося Джермина ввели туда; увидев обоих за таким приятным занятием, он сразу успокоился и стал настаивать, чтобы его допустили к участию в игре и угостили бренди. Так как консул был почти столь же пьян, как и он, а капитан не решился возражать из боязни обидеть старого моряка, они втроем принялись за дело и просидели весь вечер. О проступке старшего помощника лишь вскользь упомянули, а задержавших его отослали прочь.
Это забавное происшествие послужило причиной события, о котором стоит рассказать.
В это время в окрестностях Папеэте скиталась ссохшаяся от преклонного возраста англичанка, настоящее страшилище, известное среди матросов под прозвищем «старая матушка Тот». Она объездила все Южные моря от Новой Зеландии до Сандвичевых островов, устраивая в простых хижинах кабачки для моряков, где те могли получить ром и игральные кости. На островах, на которых обосновались миссионеры, такое поведение считалось строго наказуемым; заведения матушки Тот закрывали, а владелицу заставляли покинуть остров с первым судном, какое только удавалось нанять, чтобы ее куда-нибудь сплавить. Однако с несокрушимым упорством матушка Тот, где бы ни очутилась, принималась опять за старое и в результате повсюду пользовалась большой популярностью.
Опутанный какими-то злыми чарами, за ней повсюду следовал терпеливый одноглазый низенький сапожник, который чинил обувь для белых, стряпал на старуху и безропотно сносил всю ее ругань. Может показаться странным, но он редко расставался с затрепанной библией; как только у него появлялся досуг, а хозяйка отворачивалась, он погружался в чтение священной книги. Эта склонность к благочестию обычно приводила старую каргу в невероятное бешенство; частенько она колачивала его книгой по щекам и даже пыталась ее сжечь. Матушка Тот и ее супруг Джози представляли собой поистине забавную пару.
Но вернемся к моему рассказу.
Примерно через неделю после нашего прибытия в гавань старуху опять поймали на месте преступления и заставили на время отказаться от своего гнусного промысла. На этом настоял в основном Уилсон, который, по какой-то неизвестной причине, питал жесточайшую ненависть к матушке Тот, отвечавшей ему полной взаимностью.
И вот, проходя вечером мимо дома, где веселились консул и его компания, она заглянула сквозь бамбуковые стены и немедленно решила удовлетворить жажду мщения.
Ночь стояла очень темная; запасшись большим корабельным фонарем, обычно висевшим у нее в хижине, она ожидала, пока кутилы выйдут. Около полуночи Уилсон, наконец, появился в сопровождении двух туземцев, которые вели его под руки. Эта троица шла впереди, и как только она вступила в густую тень, на расстоянии какого-нибудь дюйма от носа Уилсона вспыхнул яркий свет. Старая ведьма стояла перед ним на коленях, держа фонарь в поднятых руках.
— Ха, ха! Мои прекрасный консулишка, — завопила она, — вы подвергаете гонениям одинокую старую женщину за продажу рома, не так ли? А вот теперь вас самого ведут домой пьяного… Тьфу! Вы негодяй, я вас презираю! — И она плюнула в него.
Пораженные ужасом бедные туземцы, непритворно верившие в привидения, бросили дрожавшего консула и разбежались в разные стороны. Излив свою злобу, матушка Тот заковыляла прочь, а трое собутыльников, пошатываясь, побрели кое-как домой.
На другой день после нашей последней встречи с Уилсоном мы узнали, что капитан Гай отправился на борт своего судна и будет набирать новую команду. Нанявшимся обещали хорошее вознаграждение; и тяжелый мешок испанских долларов вместе с судовыми бумагами «Джулии», готовыми для подписи, лежал
