Бык, корова и кабан! Неплохие трофеи за день. При свете факелов мы вступили на территорию плантации; дикий кабан покачивался на жерди, а доктор распевал старую охотничью песню «Ату его, ату!», и припев к ней заглушал вопли туземцев.
Мы решили устроить ночное пиршество. Разложив большой костер у самого дома и подвесив четверть туши теленка к суку баньяна, мы предоставили каждому отрезать и зажарить для себя такой кусок, какой ему вздумается. В ответ на наше угощение туземцы притащили корзины печеных плодов хлебного дерева, много пудинга из таро, кисти бананов и молодые кокосовые орехи.
Костер весело горел, не подпуская москитов, и в его свете все лица сверкали, как кубки с портвейном. Мясо обладало настоящим вкусом дичины, полностью насладиться которым нам отнюдь не помешал чудовищный аппетит. Зик достал несколько бутылок бренди из своих секретных запасов и пустил их вкруговую.
Моим долговязым товарищем овладело неуемное веселье. Исполнив свой репертуар анекдотов и песен, он вскочил на ноги, обхватил за талию молодую девицу из прибрежной рощи и принялся вальсировать с ней на лужайке. Но в эту ночь он натворил столько проказ, что всех не перескажешь. Туземцы, большие любители шуток, решительно заявили, что он «маитаи».
Мы разошлись лишь далеко за полночь. Но когда остальные удалились, Зик с бережливостью настоящего янки засолил оставшееся мясо.
На следующий день было воскресенье, и по моей просьбе Коротышка пошел со мной к Афрехиту — соседней бухте, расположенной почти напротив Папеэте. На ее берегу находится миссионерский поселок с большой церковью и зданием школы, пришедшими в полную ветхость. На живописном пригорке среди кустов стоит красивый дом с видом на пролив. Проходя мимо, я заметил изящную ситцевую юбку, промелькнувшую в дверях, которые вели с веранды в комнату. Здесь была резиденция миссионера.
Нарядная маленькая парусная шлюпка танцевала на якоре в нескольких ярдах от берега.
Разбросанные по близлежащим низинам, стояли туземные хижины; они были довольно невзрачные, но во всех отношениях лучше большинства таитянских.
Мы присутствовали при богослужении в церкви, где молящихся оказалось мало; после того что мне пришлось наблюдать в Папеэте, я не обнаружил здесь ничего особо интересного. Впрочем, у прихожан были какие-то странные смущенные лица; я не знал, чему это приписать, пока не понял, что произносилась проповедь на тему восьмой заповеди.[106]
Как выяснилось, в этом районе жил один англичанин, подобно нашим друзьям-плантаторам выращивавший тумбесский картофель для продажи в Папеэте.
Несмотря на все предупреждения, туземцы завели привычку совершать ночные набеги на его огороженный участок и красть сладкий картофель. Однажды ночью англичанин выстрелил из охотничьего ружья, заряженного перцем и солью, в несколько теней, кравшихся по его владениям. Но соль и перец, как всегда, только придали вкусу, и на следующую же ночь он накрыл компанию шалопаев, которая пекла целую корзину сладкого картофеля под его собственным кухонным навесом. В конце концов англичанин пожаловался миссионеру, и тот ради блага своей паствы произнес проповедь; ее-то мы и слышали.
В Мартаирской долине воров не было, но честность ее жителей покупалась определенной ценой. Между ними и плантаторами существовало постоянное деловое соглашение. Так как они имели достаточно сладкого картофеля, «в должное время вручаемого им в оплату за работу», то воздерживались от хищений. Другой гарантией от краж было то, что их вождь Тонои все время находился на плантации.
Вернувшись во второй половине дня в Мартаир, мы застали доктора и Зика, мирно коротавшими время. Янки полулежал на земле с трубкой во рту и следил за доктором, который, сидя по-турецки перед большим чугунным котлом, резал сладкий картофель и индийскую репу или разрубал на куски кости, а затем бросал все это в котел. Он варил, по его словам, «бычий бульон».
В гастрономических делах мой приятель был артистом; под предлогом необходимости совершенствования он весь остаток дня ничего не делал, а лишь практиковался, так сказать, в экспериментальной кулинарии — жарил прямо на углях и на рашпере, тушил ломтики мяса с пряностями и подвергал их всевозможной обработке огнем. Свежую говядину мы пробовали впервые после промежутка в год с лишним.
— О, вы скоро поправитесь, Питер, — заметил Зик под вечер, когда Долговязый Дух переворачивал на углях огромную отбивную котлету. — Как вы думаете, Поль?
— По-моему, он скоро будет в порядке, — ответил я. — Нужно только, чтобы на его щеках появилось немного румянца.
По правде говоря, я обрадовался тому, что доктор теряет репутацию больного; ведь в качестве такового он рассчитывал на легкую жизнь, к тому же, весьма вероятно, за мой счет.
Глава LIX
КАРТОФЕЛЬ
На следующее утро перед рассветом мы дремали в нашей лодке, когда Зик разбудил нас, громко окрикнув с берега.
Едва мы подгребли, он сообщил нам, что накануне поздно вечером из Папеэте пришла пирога, и привезла заказ на доставку сладкого картофеля для стоящего там судна; так как поспеть надо к полудню, то он хотел бы, чтобы мы помогли перенести картофель в парусную шлюпку.
Мой долговязый товарищ принадлежал к числу людей, которые всегда встают по утрам с левой ноги и пребывают до завтрака в более или менее раздраженном и угрюмом настроении. Поэтому янки тщетно оправдывался спешностью дела, заставившей его разбудить нас так рано; доктор только все больше мрачнел и ничего не отвечал.
Наконец, чтобы пробудить в нас немного энтузиазма, янки быстро воскликнул:
— Ну, что скажете, ребята, возьмемся за дело?
— Да, черт бы его побрал, — буркнул доктор, напоминавший в это мгновение кусающуюся черепаху.[107]
Мы двинулись к дому. Несмотря на свой невежливый ответ, мой приятель, вероятно, считал, что после вчерашних гастрономических подвигов ему вряд ли удобно отлынивать. В доме мы застали Коротышку, который уже приготовил мотыги, и все сразу направились в дальний конец плантации, где нам предстояло накопать картофель.
Жирная темная почва как нельзя лучше подходила для сладкого картофеля, и большие желтые клубни выкатывались из-под прикрывавшей их земли, как яйца из гнезда.
Мой товарищ поистине удивил меня тем рвением, с каким он взялся за мотыгу. Что касается меня, то обрадованный прохладным утренним ветерком, я работал на славу. Такое трудолюбие, по-видимому, доставило Зику и лондонцу огромное удовольствие.
Прошло немного времени, а уже весь картофель был выкопан, и затем началось самое худшее: его надлежало перетащить к берегу на расстояние по меньшей мере четверти мили. И так как на острове не было ни тачки, ни тележки, то их заменяли спинной хребет и широкие плечи. Прекрасно понимая, что эта часть работы не доставит никакого удовольствия, Зик постарался принять самый бодрый вид и, не давая нам времени на унылые размышления, весело обратил наше внимание на кучу сплетенных из прочных стеблей грубых корзин, лежавших наготове. И вот без дальнейших проволочек мы выбрали себе по корзине, и вскоре все четверо зашагали, спотыкаясь под ношей.
При первом рейсе мы дошли до берега одновременно — воодушевляющие крики Зика производили неотразимое действие. Однако еще через несколько рейсов я почувствовал ломоту в плечевых суставах, а высокая фигура доктора явно ссутулилась.
Вскоре мы оба побросали корзины, заявив, что больше выдержать не можем. Но наши хозяева, решившие заставить нас работать, молча взывая к нашей совести, сделали вид, будто ничего не заметили, и поплелись дальше. Это было все равно что сказать: «Видите, ребята, вы живете у нас на всем готовом вот уже три дня; вчера вы ничего не делали, только ели; ну, что ж, стойте теперь и смотрите, как мы работаем, если вы на это способны». Итак, нам поневоле пришлось снова взяться за дело. Однако, несмотря на все
