старания, мы отставали от Зика и Коротышки, которые, тяжело дыша и обливаясь потом, брели взад и вперед, не давая себе ни отдыха, ни срока. У меня начало даже появляться злобное желание, чтобы лишняя картофелина, как последняя соломинка, переломила им спину.
Задыхаясь под тяжестью своей корзины, я все же никак не мог удержаться от смеха, глядя на Долговязого Духа. Он шел так: длинная шея была вытянута вперед, руки сплетены за спиной, образуя опору для корзины, а ходули-ноги то и дело подгибались, словно коленные суставы каким-то образом соскакивали.
— Хватит! Больше я не несу! — воскликнул он без всяких предисловий, высыпая принесенный картофель в шлюпку, где янки как раз в это время разравнивал наваленную кучу.
— Вот что, — с живостью сказал Зик, — пожалуй, вам с Полем лучше попробовать «бочечное приспособление». Пошли, я моментально научу вас. — И с этими словами он вылез на берег и поспешил к дому, предложив мне и доктору пойти с ним.
Теряясь в догадках, что это за «бочечное приспособление», и подозревая недоброе, мы ковыляли вслед за янки. Подойдя к дому, мы увидели приготовленное им какое-то подобие носилок. Это было не что иное, как старая бочка, подвешенная на веревке к середине крепкого весла. Зик сам додумался до этого остроумного изобретения и теперь не менее остроумно собирался распорядиться моими и докторскими плечами.
— Вот так! — сказал он, когда все было готово. — Теперь спина у вас не будет подламываться. Понимаете, вы можете стоять с этим прямо; попробуйте разок. — И он вежливо положил лопасть весла на правое плечо моего товарища, а другой конец на мое, так что бочка оказалась между нами.
— В самый раз, — добавил он, отойдя в сторону и любуясь нашим замечательным видом.
Спасения для нас не было; с тяжестью в сердце и на спине мы поплелись обратно на поле, причем доктор не переставал чертыхаться.
Пустившись в путь с груженой бочкой, мы несколько шагов прошли довольно легко и решили было, что идея неплоха. Но мы недолго так думали. Меньше чем через пять минут мы остановились как вкопанные; грубое весло невыносимо давило и натирало плечо.
— Поменяемся концами, — воскликнул доктор, которому не доставляла особого удовольствия лопасть весла, врезавшаяся в его плечо. Наконец, короткими переходами с длительными остановками нам удалось кое-как дотащиться до берега, где мы не без раздражения сбросили наш груз.
— Почему не заставить туземцев помочь? — спросил Долговязый Дух, потирая плечо.
— Будь они прокляты, туземцы! — сказал янки. — Их двадцать не стоят одного белого. Эти парни не созданы для работы, и они это знают, ведь ни один из них в жизни пальцем о палец не ударил.
Но, несмотря на столь нелестное мнение об островитянах, Зику в конце концов пришлось привлечь их к работе.
— Арамаи! (идите сюда) — крикнул он нескольким туземцам, которые, лежа на берегу, критически наблюдали за нашими действиями и с особым удовольствием следили за манипуляциями с носилками.
Приказав им нагрузить корзины, янки наполнил и свою а затем погнал их перед собой к берегу. Вероятно, он когда-то видел, как на большой дороге от Кальяо до Лимы индейцы верхом на лошадях гнали таким образом караваны навьюченных мулов.
Наконец, шлюпка была нагружена, и янки, взяв с собой нескольких туземцев, поставил парус и пустился в путь через пролив в Папеэте.
На следующее утро, когда мы завтракали, старый Тонои вбежал в дом и сказал нам, что путешественники возвращаются. Мы поспешили к берегу и увидели медленно приближавшуюся шлюпку с дремавшим туземцем за рулем; Зик стоял на носу, позвякивая мешочком с серебром, вырученным от продажи груза.
Глава LX
ЧТО ДУМАЛИ О НАС В МАРТАИРЕ
Прошло несколько тихих дней, в течение которых мы трудились лишь столько, сколько необходимо было, чтобы нагулять аппетит; от всякой тяжелой работы снисходительные плантаторы нас освобождали.
Их стремление удержать меня и доктора становилось все более и более очевидным, чему не приходилось удивляться. Не говоря уже о том, что с самого начала они считали нас компанейскими, добродушными ребятами, с которыми можно будет чувствовать себя запросто, они быстро поняли, как сильно мы отличались от обычных бродяг и сколько интересного и поучительного может дать наше общество двум одиноким неграмотным людям, вроде них.
Очень скоро наша образованность стала вызывать в них чувство восхищения, смешанного с завистью, а на доктора они смотрели как на настоящее чудо. Лондонец обнаружил, что он (доктор) может читать перевернутую вверх ногами книгу, даже не произнося длинные слова предварительно по слогам; а когда янки с целью испытать математические познания доктора называл вслух несколько цифр, тот в мгновение ока сообщал ему их сумму.
Кроме того, разговаривая о людях и событиях, мой долговязый товарищ нередко употреблял такие пышные выражения, что однажды они слушали его рассуждения, буквально обнажив голову.
Коротко говоря, их высокое мнение о нас, в особенности о Долговязом Духе, росло с каждым днем, и они стали предаваться всевозможным мечтам о тех выгодах, какие они смогут извлечь, пользуясь услугами столь ученого работника. Среди других обсуждался проект постройки небольшого судна тонн на сорок для торговли с соседними островами. Затем, набрав из туземцев команду, мы стали бы поочередно совершать плавания по спокойным водам Тихого океана, приставая по желанию то тут, то там и приобретая такие романтические товары, как трепанги, жемчужные раковины, аррорут,[108] серая амбра, сандаловое дерево, кокосовое масло и съедобные птичьи гнезда.
Мысль о путешествии по Южным морям приводила нас в восхищение, и доктор немедленно объявил о своей готовности взять на себя командование будущей шхуной и вести ее, не страшась никаких мелей и рифов. Его дерзость доходила до наглости. Он распространялся об искусстве кораблевождения, угощал нас диссертациями о лоции Меркатора и азимут-компасе, вдавался в ничего не объяснявшие объяснения собственного, совершенно невразумительного способа безошибочного определения географической долготы.
Всякий раз, как мой товарищ давал волю своей пылкой фантазии, слушать его было одно удовольствие, а потому я никогда не прерывал его, а вместе с плантаторами сидел перед ним в немом восхищении. Такое самоунижение с моей стороны признавалось истинным мерилом наших сравнительных достоинств; к своему немалому огорчению, я вскоре заметил, что в глазах плантаторов Долговязый Дух стоял гораздо выше меня. Насколько я догадывался, он, вероятно, по секрету намекнул на различие в нашем положении на «Джулии»; или же плантаторы, возможно, считали его каким-то знаменитым человеком, по загадочным причинам путешествовавшим инкогнито. Если так, то его неприкрытое отвращение к работе становилось простительным; в своих планах расширения дела они рассчитывали скорее на его услуги в дальнейшем в качестве мужа науки, чем теперь в качестве простого землекопа.
Хитроумный доктор не мог отказаться от удовольствия поддерживать столь высокое и столь для него выгодное мнение о себе и даже со мной шутки ради иногда обращался свысока; это было довольно смешно, но подчас раздражало меня.
Сказать по чистой правде, дело, наконец, дошло до того, что я откровенно предупредил его о своем нежелании мириться с подобными притязаниями; если он собирается разыгрывать джентльмена, я последую его примеру, и тогда быстро наступит развязка.
Тут мой приятель от души рассмеялся, и, весело поболтав, мы решили покинуть долину, как только сможем это сделать, не нарушая приличий.
Итак, в тот же вечер за ужином доктор намекнул на наши намерения.
Как ни удивился и ни встревожился Зик, у него на лице не дрогнул ни один мускул.
— Питер, — произнес он, наконец, очень серьезно и после зрелого размышления, — не хотите ли вы
