из двух полусгнивших палочек, тихонько ударяемых одна о другую; такой инструмент держал в руках каждый из певших. За пением они проводили час или два, иногда и больше. Лежа в полумраке, я не мог не смотреть на них, хотя зрелище это наводило на безотрадные размышления. Мерцающий огонь светильников освещал странные очертания фигур, не разгоняя тьмы, обступившей их кругом.
Иногда, впадая в дремоту, я внезапно просыпался в середине этих горестных песнопений. Взгляд мой сразу падал на людей, сидящих в кружке посреди дома. Их голые татуированные тела и бритые головы заставляли меня думать, что я попал в шайку злых духов, занятых ужасным колдовством.
Каковы были значение и цели этого обычая — исполнялся ли он для развлечения или это был религиозный обряд, род семейной молитвы, мне так и не удалось узнать.
Звуки, производимые туземцами в этих случаях, бывали очень странны; я никогда не поверил бы, что такие необычайные шумы производятся человеческими существами, если бы не слышал этого своими ушами. И хотя островитяне чрезвычайно любят пение, они, кажется, не имеют о нем ни малейшего представления, по крайней мере о том пении, какое знают европейцы.
Я никогда не забуду, как мне впервые случилось пропеть одну мелодию в присутствии благородного Мехеви. Это был куплет из песенки о баварском продавце щеток. Доблестный вождь и вся его свита с таким удивлением смотрели на меня, точно я проявил какую-то противоестественную способность, которой небо их навсегда лишило. Мехеви был очарован песенкой, а припев совершенно захватил его. По его настоянию я пропел его еще и еще раз. Ничто не могло быть забавней его тщетных попыток уловить напев и слова. Царственный островитянин полагал, что скрививши лицо в какую-то странную гримасу он сможет повторить напев, но и тут ничего не вышло. Наконец, он отказался от этих попыток и утешался тем, что слушал песенку в моем исполнении раз пятьдесят подряд. С тех пор я был сделан придворным менестрелем, и впоследствии меня постоянно призывали к исполнению моих певческих обязанностей.
Часто при лунном свете девушки танцевали на площадке перед домом. Движения их при этом были резки и сильны, и в пляске участвовало все тело: не только ноги и руки, но и кисти рук, пальцы, даже глаза, казалось, танцевали на лице. Девушки сгибали и разгибали свои извивающиеся тела, склоняли шеи, вскидывали обнаженные руки и скользили, плыли, кружились в свободном и капризном танце.
На девушках ничего не было, кроме цветов и коротких нарядных юбок, и когда они прихорашивались перед началом танца, они походили на смуглых сильфид, готовых вспорхнуть и улететь.
Если только не происходит какое-нибудь особое празднество, обитатели нашего дома рано вечером удаляются к своим циновкам; но еще не на всю ночь: поспавши некоторое время, они подымаются снова, зажигают светильники и приступают в третий и последний раз к еде. Затем они располагаются ко сну, который для жителей Маркизских островов является чем-то вроде священной обязанности, так как большую часть своего времени они спят.
Впрочем, у жителей долины было одно излюбленное занятие; в жертву ему приносился даже спокойный сон, — рыбная ловля. Четыре раза за время моего пребывания в долине молодежь в полнолуние собиралась и отправлялась на ловлю. Островитяне редко употребляют крючок и леску и почти всегда пользуются большими хорошо сделанными сетями, весьма искусно сплетенными из скрученных волокон древесной коры. Так как рыболовы обычно пропадали на двое суток, я полагал, что они отправлялись прямо в открытое море.
Во время их отсутствия все население находилось в возбуждении и ни о чем другом не говорило, как только о рыбе. Ко времени их ожидаемого возвращения пускался в ход голосовой телеграф, люди, рассеянные по всей долине, вскакивали на камни и карабкались на деревья и с восторгом кричали о предвкушаемом угощении. Как только возвещалось приближение рыболовов, все кидались по направлению к берегу; лишь немногие оставались в доме Тай, чтобы сделать нужные приготовления для принятия рыбы. Ее приносили прямо в Священную рощу в громадных свертках из листьев, привешенных к палкам, каждую из которых несли на плечах двое островитян.
Однажды я находился при возвращении рыболовов в доме Тай и с интересом наблюдал это зрелище. После того как все тюки с рыбой прибыли, их разложили в ряд на террасе дома и вскрыли. Рыба была очень мелкая, не больше селедки, и различных цветов. Около восьмой части всего запаса оставлялось для нужд дома Тай, а остальное делилось на целый ряд меньших свертков, которые немедленно же рассылались по всем направлениям в самые отдаленные части долины. Прибыв по назначению, содержимое свертков делилось и поровну распределялось между всеми домами отдельного участка. Рыба находилась под строжайшим табу, пока дележка была не закончена; производилась она в высшей степени беспристрастно, и каждый мужчина, женщина и ребенок получали по равной доле этого всеми любимого угощения.
Однажды, помню, партия рыболовов вернулась в полночь; но нетерпение островитян побороло даже это препятствие.
В эту ночь Кори-Кори разбудил меня и с каким-то упоением сообщил мне новость:
— Рыба пришла!
Так как я спал очень крепко, я не мог понять, почему нельзя было отложить это известие до утра. Рассердившись, я чуть не ударил моего верного друга, но удержался и через минуту спокойно поднялся. Выйдя из дому, я очень заинтересовался двигавшейся иллюминацией, представшей моим глазам.
Посланцы из дома Тай разбегались по всем направлениям сквозь кусты рощи; перед каждым из них шел мальчик с пылающим факелом из ветвей кокосовой пальмы, которые время от времени заменялись ветвями, лежащими при дороге. Ярко пылающие факелы, их быстрое мелькание сквозь заросли ветвей, дикие крики возбужденных гонцов, дающих весть о своем приближении, и странный вид их голых тел на освещенном фоне леса производили незабываемое впечатление.
Когда старик Мархейо получил долю добычи, полагающуюся на его дом, вся семья немедленно стала готовиться к полуночному банкету: тыквы до краев были наполнены пои-пои; испечены зеленые плоды хлебного дерева и разложены на громадных листьях банана.
На время ужина зажгли большое количество светильников, которые девушки держали все время в руках. Эти светильники сделаны довольно хитро. Есть одно дерево в долине, на нем растут орехи, называемые у тайпи «армор» и очень похожие на наш дикий каштан. Скорлупа ореха разбивается, ядрышко вынимается и затем нанизывается вместе с другими на длинное гибкое волокно, добываемое из кокосовой пальмы. Некоторые из этих светильников достигают восьми-десяти футов в длину; так как они чрезвычайно гибки, один конец их сворачивается в кольцо, а другой зажигается. Орех горит неровным синеватым пламенем, и масло, в нем содержащееся, иссякает в течение десяти минут. Когда один орешек сгорает, зажигается другой, а пепел сбрасывается в ореховую скорлупу, специально для этого предназначенную. Эта примитивная свечка требует постоянного внимания, и ее все время нужно держать в руке. Жители долины Тайпи ели рыбу способом, который цивилизованный человек употребляет разве лишь по отношению к редиске. Они едят ее сырой, с чешуей, костями, жабрами и всеми внутренностями. Рыбу держат за хвост, начинают есть с головы, и она исчезает с невероятной быстротой: можно подумать, что она целиком проскальзывает в горло.
Когда мне впервые пришлось увидать такой способ поглощения рыбы, я пришел в смятение. С отвращением смотрел я на пировавших дикарей и упорно отказывался присоединиться к ним, несмотря на их многократные приглашения. И только вид Файавэй, справлявшейся со своею долей серебристых рыбок с таким же изяществом и простотой, с каким она бы кушала бисквиты, примирил меня несколько с этим обычаем.
Живя в Риме, будь римлянином. Это хорошая поговорка, и будучи в долине Тайпи, я готов был вести себя как истый островитянин, поэтому я ел пои-пои, как они; гулял в платье, столь же простом, как у них; лежал на общем ложе; делал много разных вещей, соответственно их особым обычаям… Но всего дальше я зашел по этому пути, когда решился отведать сырой рыбы. Рыба была замечательно нежная, маленькая, и после нескольких проб я стал прямо смаковать ее; но все же я сначала подвергал ее некоторой обработке ножом.
ГЛАВА IX
Однажды, решив по обыкновению провести свой послеобеденный отдых в священной роще, я
