либо бронетранспортер. И в том и в другом случае было ясно, что в машине проехал кто-то очень важный, если вслед за ним движется боевая машина. Она может угрожать разведчикам, и следовало ее уничтожить или, по крайней мере, задержать. Мысля трезво и спокойно, Сашка понял, что выполнить эту, поставленную самой жизнью задачу он не сможет: остановить, а тем более уничтожить боевую машину одиночными гранатами и обеспечить своим командирам нормальное выполнение какого-то очень важного для них, а значит, и для всего взвода и для всех вообще дела он не мог…
Быстро вытащив из кармана запасной кусок провода, Сиренко связал четыре гранаты и выдвинулся к самой дороге. Связку гранат положил перед собой, а кругленькие, рубчатые «эфки» — справа от себя, на таком расстоянии, чтобы, после того как будет брошена одна, рука сама находила следующую. И только после этого он приготовил автомат и нож. Он вытащил его из ножен, попробовал на палец лезвие и засунул за голенище сапога. Даже мысли о том, что ему придется убивать людей, не пришло. Он ждал врага. А враг был в эти минуты безыменным, безликим, нечеловеком.
Работал Сашка быстро, сноровисто, как будто весь свой век занимался только тем, что перехватывал вражеские бронетранспортеры. Уверенность, что все его действия необходимы не столько ему, сколько другим, тем, кто выполняет главную задачу, не оставляла его и придавала спокойную, гордую красоту каждому движению.
Вероятно, он думал, что схватка эта могла окончиться смертью. Но мысли эти были скорее всего мимолетными. Они быстро пришли и так же быстро ушли — Сашка был занят более важным делом, чем забота о собственной персоне, как она ни была ему дорога.
Бронетранспортер вырвался из-за поворота, свирепо лязгнул гусеницами и, словно присев, рванулся вперед. Сиренко подтянул ногу, поскреб землю, надежно уперся в выемку и приподнял связку гранат. Бронетранспортер снова лязгнул, потом скрежетнул переключаемыми фрикционами и начал набирать скорость.
— Теперь аккуратненько, — скомандовал себе Сашка, приподнялся и не столько бросил, сколько уложил связку гранат под набегающие гусеницы.
Еще до взрыва он успел упасть и несколько отползти назад.
Взрыв разом оборвал и лязг и грохот мотора. Сашку опалило тугой взрывной волной, и он на мгновение потерял сознание. А когда пришел в себя и поднял тяжелую голову, увидел, что бронетранспортер развернулся наискосок и над его гробовидными бортами показались головы. Гранаты были рядом, и Сашка, преодолевая ватную неподатливость тела, не глядя, стал брать их и методично швырять в металлический гроб.
Первый же взрыв словно вымел гитлеровцев, они раскатились на все четыре стороны от бронетранспортера.
Это и погубило Сашку. Контуженный, плохо соображающий, он все-таки нашел в себе силы подтянуть автомат и дать первую очередь по тем, кто был впереди машины. Механик-водитель и капитан — командир генеральской охраны — были срезаны намертво, а третьего — пожилого, грузного и, видимо, очень сильного солдата пули только зацепили, и он, предчувствуя скорую кончину, пронзительно закричал. Лес повторил его крик, и оставшиеся в живых гитлеровцы словно опомнились.
Сиренко помотал большой головой и перекатил автомат по земле — поднять его уже не было сил. Магазин оставил борозды на глине. Все еще плохо соображая, Сашка все-таки додумался, что сейчас самыми опасными были те, кто выпрыгнули с кормы бронетранспортера.
Он медленно изготовился и медленно, старательно нажал на спусковой крючок. Он еще слышал звук длинной очереди, еще заметил, как упали и перекатились по глинистой, заброшенной лесной дороге несколько гитлеровцев, пятная серое бархатистое полотно свежей, странно алой кровью. Но больше уже ничего не видел.
Он только почувствовал укол выше груди, потом что-то горячее и поначалу приятное вошло в самую грудь… Бронетранспортер вдруг отделился от дороги и, весь в кровавых и радужных пятнах, поплыл вверх, перевернулся и всем своим железным, пропахшим соляркой и солдатским потом, тяжким нутром накрыл Сашку, как накрывает крышка гроба.
Но Сашка еще хотел, еще мог бороться. Он помнил, что немцы есть и за бронетранспортером и они могут уйти, напасть на ничего не подозревающих Андрианова и Дробота — ведь если бы его товарищи знали, что здесь происходит, они бы уже были здесь и помогли громить врага. В этом Сиренко был уверен. Но их не было, и Сашка обязан был справляться сам, чтобы собой прикрыть товарищей. И он, упираясь ногами в скользкую землю, царапал ее толстыми, сильными пальцами, выгибал свое большое, мускулистое, тренированное тело, стараясь сбросить с себя тяжелую крышку немецкого гроба-бронетранспортера. От нечеловеческого напряжения все в нем рвалось, но он упрямо стремился освободиться, потому что нужно было додраться, добить фашистов, прикрыть своих. В какое-то мгновение крышка его бронированного гроба подалась, он увидел яркий солнечный свет, темно-зеленую, торжествующую и покойную прелесть трав и листвы, увидел голубое, словно выцветшее за лето, небо и услышал, что где-то за бронетранспортером взахлеб бьют автоматы. Он хорошо умел различать, когда бьют советские, а когда немецкие автоматы — ведь он был разведчиком. И он понял — бьют советские, а немецкие автоматы только отстреливаются и постепенно затихают. И он понял:
— Успели…
Сразу пришло состояние необыкновенного покоя, легкости и умиротворенности. Дышать было трудно — в груди клокотало. Однако это было не так уж важно. Важно, что свои успели, что он справился и прикрыл их и то дело, которому они служили. Это сознание было так приятно, наполнило его такой гордостью и в то же время умилением, что он устало улыбнулся и перевернулся на спину: лежать так было удобней, дышалось легче — и широко, как после трудной работы, раскинул руки. Пусть отдыхают. Он сделал свое дело. Теперь его доделают товарищи, друзья.
Небо, высокие верхушки елей, трепещущий листок осины понеслись вверх, в беспредельную глубину, подхватили с собой Сашку Сиренко, и он, удивляясь прелести этого полета, покорно отдался ему.
Удар двух автоматов в спину растерянному, но приходящему в себя противнику был точен и неотвратим. Срезав сразу нескольких солдат, старший лейтенант Андрианов и рядовой Потемкин стали бить на выбор тех, кто пытался скрыться в лесу. Противник тоже отвечал, и очереди полосовали лесную тишину, поднимая облачка корья и обрушивая зеленый листопад. На стороне разведчиков была неожиданность, и они закончили бы разгром генеральской охраны, если бы на стороне противника не действовал инстинкт самосохранения.
Солдаты уже не рассуждали. Они всем существом своим стремились к жизни и рвались к ней напролом, вкладывая в этот порыв нечто большее, чем может вложить человек в обычное время. Поэтому, как ни горяча была схватка, как ни велики потери, все-таки несколько солдат пробились сквозь сетку автоматных пуль и, не разбирая дороги, помчались на опушку леса.
Дробот, охраняя связанного генерала, услышал их топот. Он был в лучшем положении, чем старший лейтенант и Потемкин, — у него было время сориентироваться. Поэтому он отскочил в сторону от машины и, прячась за толстым стволом, изготовился для стрельбы стоя — так лес просматривался лучше, чем если бы Дробот залег.
Солдаты противника не были связаны друг с другом маневром. Они были лишены сейчас разума, и поэтому, даже когда сержант срезал первого, трое остальных не свернули с пути, не попытались отбиться. Они мчались, не разбирая дороги, и Дробот расстреливал их на выбор, методично и экономно.
Окончив нетрудную работу, он посмотрел на генерала и встретился с ним взглядом.
Ни боли, ни сожаления он не увидел. Светлые глаза генерала под опущенными коричневатыми веками были ясны и, кажется, доброжелательны. Не столько практик, сколько теоретик, Штаубер успел понять, что игра проиграна, и теперь смотрел на охранявшего его разведчика вполне доброжелательно — ведь именно от этого скуластого бойца зависела его жизнь.
Взгляд этот удивил сержанта, вызвал ощущение брезгливости. Только что на генеральских глазах погибли его люди, а он был доброжелателен, почти ласков, словно заискивал в чем-то перед разведчиком.
Брезгливость превратилась в презрение — уважать этого человека как солдата Дробот не мог: в нем было что-то от сытого, притерпевшегося зверя, которого пересадили из одной клетки в другую. И там и тут
