мысли и чаяния людей (а их были десятки и сотни тысяч!), те трудности, страдания и лишения, которые им пришлось пережить… Но чего нет в этих воспоминаниях — так это пустых жалоб, бездеятельности, пассивности. Напротив, они наполнены движением, действиями и поступками людей, их усилиями вновь найти себя, настоящей борьбой не только за свое выживание, но и за то, чтобы наладить в новых условиях жизнь, обрести в ней достойное место. Люди, не брезгуя самой черной и неблагодарной работой, брались за все, что только могло обеспечить им средства к существованию и продвижение вперед. И самое главное — они не сидели сложа руки, а учились новым профессиям и занятиям, тяжело работали, настойчиво овладевали знаниями, мужественно боролись с лишениями, стойко преодолевали бесчисленные препятствия, тяжело
Чтение этих впечатляющих документов заставляет нас страдать и сопереживать, сожалеть и восхищаться. Оно возвышает. Отдаешь дань уважения мужеству, стойкости, твердости характера, огромной жизненной силе этих людей — лучших представителей своего народа. Начинаешь испытывать чувство гордости за этих людей, за свою принадлежность к этому народу.
Наши отцы и деды, скажу я с полным основанием как историк проблемы, — испытывали не только физические, материальные лишения и трудности, гораздо более горшими были их моральные, нравственные муки — несправедливая утрата всей прежней жизни, прежних, совершенно личных, отнюдь не политических в первую очередь, порядков. Потеря всего прошлого при той неизвестности, которая окутывала их будущее.
Особую группу беженцев, их, пожалуй, основной костяк составляли в Китае русские военные — солдаты и офицеры Российской Императорской армии. Для выражения той горечи и даже отчаяния, которые испытывала эта категория беженцев, характерна статья 'Обокраденные' в 'Русском голосе' (1920) — это чувства людей, потерявших все.
'Я не говорю о пропаже имущества или потере близких людей, — говорит один из них, — нет. Я потерял свою родину, и когда найду ее снова или она обретет меня — Бог знает. Вот это самое чувство особенно гнетет меня'.
Человек говорит о том, что ранее он был 'социал-патриотом'. Теперь он и — патриоты, а он 'предатель родины' и он и называют его не только 'реакционером', но и 'прихвостнем буржуазии'. 'Вот маемся мы, в поисках работы, мыкаемся по городу, дрова в вагоны грузим, а в то же время прихвостнями буржуазии числимся… Теперь вы поймете меня и мое настроение. Обокраденный кругом, я чуть ли не ежедневно слышу толки о том, что красные творят национальное дело'…
Да. Люди страдали, терпели нужду и голод. Но боролись и выживали.
Живым примером такой стойкости в борьбе с трудностями первых лет эмигрантской жизни, высоких духовных качеств стала для меня жизнь и судьба верных друзей нашей семьи и семьи Тешиных — Альфонса Юлиановича и Елены Кесаревны Романовских.
Имя А. Ю. Романовского известно многим — по Харбину, Шанхаю и Пекину. Он был и преподавателем нашего Лицея Св. Николая.
Боевой офицер Российской императорской армии, участник Первой мировой войны, награжденный пятью боевыми наградами ('Анна' 4-й степени с особой надписью 'За храбрость в дни Галицийских боев и на Карпатах'; 'Станислав' 3-й степени, 'Анна' 3-й степени, 'Станислав' 2-й степени, 'Владимир' 4-й степени — все с мечами и бантами), трижды раненный, Альфонс Юлианович после тяжелой контузии стал инвалидом, был демобилизован и освобожден от военной службы.
Описывая в своих воспоминаниях первый период своей гражданской жизни, уже после революции, он пишет: '…Во время своей службы в кооперативе я имел дело с посетителями разных взглядов на вещи, как житейские, так и политические. И часто приходилось слышать от некоторых из них неодобрительные отзывы об офицерах царской армии. Причем очень часто подчеркивалось: мы знаем, что ты бывший офицер и что все бывшие офицеры — контрреволюционеры, и все равно наступит день, когда со всеми ими мы расправимся.
При этих разговорах мое душевное состояние было не в пользу спокойной жизни на новых началах. Хотя в потемках своей души я не чувствовал своей какой-то вины перед народом, перед человечеством, перед новой властью. Но, под влиянием всех этих разговоров, чувствовал, отчасти, себя виноватым, что волею судеб пришлось мне защищать родину от внешних врагов, став случайно, из-за войны, офицером ускоренного выпуска и таким образом — участником так называемой империалистической войны. Всякая политика для нас тогда была чужда. Положа руку на сердце — мы шли и клали свои головы во имя защиты и спасения своей дорогой родины. Так было и так будет всегда при любой власти, у кого любовь к родине превыше всего.
…Но факт остается фактом, и я стал задумываться, каким образом после всех своих ратных трудов на поле брани обрести себе более спокойную жизнь. И уже в то время имел сообщение о КВЖД, что там русские живут и работают спокойно'.
Уходя от 'революционных' солдатских эксцессов, А. Ю. Романовский с семьей (жена, беременная вторым ребенком, дочь Ия полутора лет) постепенно передвигался на восток, имея намерение уехать в Маньчжурию.
В Чите во время тяжелых родов умирает жена, подарив ему вторую дочь — Галинку.
'Трудно передать всех моих переживаний в этот момент, — пишет он. — Представьте себе, в незнакомом городе, где не было ни родных, ни знакомых, я, молодой человек, не имея еще полных 25 лет, остался один с двумя детьми: одной около полутора лет, а другой всего несколько дней.
Но недаром говорит старая русская пословица, — 'свет не без добрых людей'. О моем положении прослышала одна военная семья из местного интендантства. Они приехали ко мне на квартиру, помогли в похоронах моей жены, забрали меня с дочерью Ией и новорожденной к себе и стали подыскивать воспитательницу к моим детям.
Поступил я на работу вновь в Интендантство, был назначен заведующим интендантскими складами. Привел в порядок могилку своей жены, поставил памятник и сделал на нем следующую надпись: 'Здесь покоится прах жены штабс-капитана Романовского. Разлученный с тобой на земле, душой я вечно с тобой. Спи спокойно, мое дорогое золотце'. Так, вероятно, и стоит по сей день [это было написано в 1971 г.! — Г. М.] эта запущенная могилка, заброшенная всеми. А может быть, от времени и следа уже от нее нет'…
В Харбин, в первый раз в командировку, Альфонс Юлианович попал в конце 1919 г. и был брошен здесь своей службой на произвол судьбы — с дочерьми и няней. Вынужден был уехать во Владивосток, где устроился заведующим Офицерским собранием формировавшейся здесь Пограничной стражи, и аккуратно высылал все свои средства на содержание детей в Харбине.
И тут… 'Будучи в одном обществе, я встретил девушку, гречанку, на которую невольно обратил внимание, в мою душу запали ее черные выразительные глаза, и лицо, само по себе было приятное. Я стал за ней ухаживать. И во время очередной встречи почувствовал, что получаю взаимность. При общих разговорах вопрос не ставился кто и что она за человек. Но отношения наши становились все более дружественными, и в моем сердце затаилась мечта жениться на ней и этим актом найти мать своим детям. Но подходил я к ней с этим вопросом осторожно.
Но как-то невзначай я ей задал вопрос:
— Вы девица?
Последовал ответ:
— Нет, я вдова и имею от покойного мужа двух детей — сына трех лет и дочь четырех.
И рассказала всю историю своей житейской неудачи…
Когда я узнал историю о том, при каких обстоятельствах она стала вдовой, и ее семейное положение в настоящее время, мне стало ее жаль, но сердцу и не откажешь в его чувствах. А проблема соединить в одну семью четырех малюток, не повинных ни в чем, делом была серьезным, и нужно было подумать как ей, так и мне. Тем более, что ей было всего 20 лет, а мне, как я уже писал — неполных 25. Но жребий был брошен. По взаимному соглашению обе стороны решили взять на себя такую ответственность по воспитанию этих сводных детей. В один прекрасный день мы обвенчались, ее детей я усыновил и, согласно личного своего желания, в честь погибшего их отца присвоил им его отчество — Федоровичи, а не Альфонсовичи. И так