Всеволод еще раз окинул взглядом трупы. Растерзанные останки тех, кто дать должного отпора волкодлаку не сумел. На степняков погибшие похожи не были. Да и разбросанные вещи тоже – не для кочевого быта предназначены. И одежда не половецкая...
– Эти несчастные... они ведь не половцы?
– Беженцы из Эрдея, – негромко сказал Бранко. – Перешли через Карпаты, в надежде спастись. Да свернули не туда, куда нужно. Вот и повстречались с вриколаком. Ночью.
– Они что же, двигались ночью?
– Когда человек сильно напуган, ему проще идти или ехать, чем ждать смерти на месте.
– Гляньте сюда, – Федор стоял у самой дальней повозки. Той, единственной, что не перевернулась.
Глянули. Под колесами – еще окровавленные комочки. Совсем маленькие. Их Всеволод принял издали за цветастые узелки и тряпки. Ошибся... Видимо, дети прятались под телегой. Или родители спрятали. А потом...
– Проклятье! – прохрипел Всеволод. Все-таки, когда дети – это хуже всего. Здесь детей было много.
Руки тронули оружие. А толку-то сейчас? При дневном свете!
– Добраться бы до этого волкодлака!
– Ночью мы встретили двух, – повернулся к Всеволоду тевтонский рыцарь, – которых ты отогнал заговором старой ведьмы. Быть может, кто-то из них...
Всеволод вздохнул. Глубоко-глубоко. Выдохнул. И – еще раз, стараясь успокоиться, совладать с собой.
– Это мог оказаться и другой оборотень.
Жалкое и недостойное оправдание!
– Мог, – согласился Конрад. – А мог и не оказаться. И что ты скажешь теперь, русич? Словом колдовским нужно встречать поганую темную тварь или стачью с серебром?
Проклятый сакс! Смотрит прямо, холодно. В самую душу смотрит.
Всеволод не выдержал – опустил глаза. Нельзя! Нельзя было отпускать тварь. Ни первую, вышедшую к лагерным кострам, ни вторую, преградившую дорогу в ночи. Стрелой, сулицей, копьем, мечом нужно было... Чтобы не видеть. Не встречать. Вот этого. Всего.
Нет, не было за ним явной вины. И все же Всеволод смотрел на растерзанные тела незнакомых сбегов из чужой стороны и винился. Молча, мысленно. И давал себе страшные клятвы, что впредь, что больше...
Впредь – убивать. Только убивать. Действенно ли слово-оберег, нет ли – это без разницы. Это все едино. Рубить и колоть! Ненавистный сакс, чей взгляд полон сейчас жгучего льда, прав: темных тварей следует изничтожать. Всех, кто встречается на пути. Изничтожать, не задумываясь.
– Схоронить бы надо, – глухо выдавил из себя Всеволод. – А то как-то не по-христиански это.
Тевтон покачал головой:
– Непогребенных мертвецов у нас на пути будет еще много, русич. Всех не схоронишь. Станем закапывать каждую кость, – вовек не доедем до Серебряных Ворот. Настают времена, когда предавать прах земле – значит, множить его на земле. Спешить нужно. А Господь в великой милости своей не оставит этих несчастных. И да простит он нас, грешных, за то, что проезжаем мимо.
– Детей закопать. Хотя бы, – упрямо проговорил Всеволод.
Детей они закопали. Жирный чернозем и плотную сухую глину в каменной крошке ковыряли мечами и секирами с серебряной насечкой. Земля не поддавалась. Будто не хотела, не желала будто принимать такие истерзанные останки.
В маленькую могилку сложили маленькие тельца. Присыпали. Крест сбили из осиновых кольев. Ненадежное оружие беженцев на иное больше и не годилось.
Глава 18
Ехали быстро. Быстрее, чем прежде.
Уехать потому что хотели подальше. Как можно дальше. Из проклятых валашских земель. В проклятые земли Залесья. Все равно... Лишь бы скорей перейти Карпаты. Лишь бы добраться до тевтонской твердыни. А уж там – грудью встать на пути проклятущей нечисти. Вот о чем думал Всеволод, покачиваясь в седле. Дружина держалась сзади, дружина подавленно молчала.
С ночлегом припозднились. Лагерь не ставили. Торопились. Не останавливались. Надеялись на заветное слово степной ведьмы, которое остановит атакующего волкодлака. Но и держали наготове серебрёную сталь, потому как отпускать темных тварей, что встретятся на пути, больше не собирались. Хватит, доотпускались... Кровавый беженский обоз все еще стоял перед глазами.
Ехали вечером.
Ехали поздно вечером.
Солнце скрылось за горизонтом, но – ехали. Упрямо двигались к темным нависающим, казалось, уже над самой головой Карпатским хребтам.
Здесь предгорья становились горами. Здесь начинались труднопроходимые тропы в непроходимых местах. Собственно, сейчас меж крутых, ощетинившихся корявыми соснами каменистых склонов прихотливо вилась лишь одна тропа – неприметная, заросшая вся.
В этой ложбинке, куда стекалась талая вода и сползали пласты чернозема, почва еще была плодородной. И растительность буйствовала вовсю, словно предвидя, что дальше – скала, что дальше – много камня и мало любезной корням земли. Густой кустарник и высокая трава путались в ногах лошадей,
