В брешь же и упала. И упав – попала на ту сторону прорванной границы.
И сразу… Сразу вдруг все изменилось. Неведомым образом все стало другим, иным. Новым.
Если смотреть с той стороны.
Граница теперь была не вверху. Верх и низ вообще словно бы поменялись местами. И стали… перекошенными какими-то стали, что ли. Граница обиталищ и дно Мертвого озера вдруг оказались не над, а под Эржебетт. И перед ней. И рудная черта была уже не разомкнутой прерванной линией. А – наклонной (круто наклонной – навалиться, лечь на нее можно) стеной из густых кровяных разводов, как из диковинных кирпичей… Стеной, уходящей вверх и вниз, вправо и влево.
И вверху, и внизу, и по сторонам стена эта сливалась с мраком. Или с темными неразличимыми глазом очертаниями Проклятого прохода.
В самом центре кровавой преграды зияла огромная дыра с рваными краями, дымящимися всполошным багрянцем. Словно раскаленная в огне стрела пробила стеганную куртку. И теперь куртка тлеет. Постепенно угасая… Дыру медленно-медленно заполняла почти осязаемая на ощупь темная липкая муть. Выползающая наружу мгла туманила, затмевала, затеняла и оттесняла багряное свечение.
Именно так с этой стороны выглядела брешь между мирами.
Когда Эржебетт наконец пришла в себя после падения, когда гул в голове немного поутих, когда кружение в глазах и мельтешение в голове улеглось, а тошнота была выблевана вместе с рвотой, когда вернулась способность мыслить и действовать, идти назад было поздно.
Нет, прореха в рудной черте-стене не сомкнулась. Но вот Мертвое озеро за ней, повинуясь слову матери-ведьмы, уже закрыло обратный путь.
Удивительно, но вода, сомкнувшаяся… под? над?.. Эржебетт, не хлынула на нее, не прошла сквозь порушенную границу из одного обиталища в другое. В Проклятом проходе на границе миров происходило что-то иное, необъяснимое.
Вода наткнулась на густой мутный туман Шоломонарии как на упругую стену. И – впустила его в себя, и вошла в него сама.
Туман становился водой. И обращал воду в себя. Создавал из воды неводу и переставал быть туманом. Две стихии сливались, перерождались в третью. Новую. Особую. Густую и не просто темную уже – черную, поблескивающую как влажная жирная грязь, с явственно проявлявшейся ядовитой прозеленью. Субстанция эта быстро гасила последние всполохи рудной черты.
То было начало неподвластного человеческому разуму процесса.
Пока – только начало. Но единение воды и тумана разных миров порождало невероятный эффект. Подобно магическому шару из заговоренного хрусталя или алхимической призме, смешавшиеся в черно- зеленую муть мертвая вода и темный туман искажали и странным образом приближали породившие их миры. И образы, и звуки…
И делали озеро непостижимо прозрачным.
Правда… Односторонняя все же выходила прозрачность. В Проклятом проходе со стороны темного обиталища, со стороны, на которой находилась сейчас Эржебетт, было темно и тихо. И потому с берегов Мертвого озера невозможно оказалось разглядеть и расслышать, что творится на дне, за дном, за рудной чертой. А вот сама Эржебетт прекрасно видела и слышала свой только что покинутый мир. Призрачное лунное молоко отсюда казалось ослепительным сиянием, холодный бисер звезд – огненными россыпями, а слабое дыхание ветра, еле шелестевшего над озерной гладью, – воем неукротимого вихря.
Все оставшееся за кровавой границей теперь казалось ярче, четче, резче.
Ближе.
Роднее.
Эржебетт видела под собой и перед собой, через брешь в кровавой стене и воды неживого озера… Видела мать, лежавшую на берегу, и обледенелые верхушки скал, окружавших, стискивавших каменистой плато, и небо в звездах и лунном свете.
И слышала – глухое, слабое:
– Прощай, дочка…
Величка еще была жива. Потомки Изначальных вообще необычайно живучи сами по себе, ибо даже малая толика сильной крови способна поддерживать жизнь там, где кровь обычного человека перестает течь и быстро остывает. А у опытной ведьмы к тому же девять таких «обычных» жизней – как у кошки. Это известно каждому.
Эржебетт стояла у дыры миров. Одинокая, напуганная, в полном смятении чувств. Саднило побитое и исцарапанное тело иод изодранным платьем. За спиной бесконечной непроглядной тьмой зиял Проклятый проход, уходящий в иной неведомый мир. А впрочем, нет, не непроглядной вовсе. Не такой уж и тьмой. Глаза постепенно привыкали к мраку. Глаза доказывали: мрак-то тут отнюдь не кромешный. Слабенький – слабее лунного, слабее звездного – едва и не сразу различимый зеленоватый свет, словно исходящий из воздуха, все же позволяет видеть и здесь. Если приноровиться.
Вот так… Сморгнуть. Еще раз. И можно видеть и можно уже идти по Проклятому проходу не на ощупь. Однако Эржебетт уходить не спешила. Недвижимой статуей застыла она у порушенной границы.
Как уходить?
Ведь там, в разрыве… за поблескивающей зеленоватой чернью воды-тумана, за тонкой пленкой… Ей казалось: сделай шаг, один только шаг, протяни руку – и можно коснуться озера, берега, матери, неба… Но так только казалось. Обманчивая иллюзия. Колдовская смесь воды и тумана, приближавшая к тебе далекое, но не тебя – к нему.
Эржебетт все же просунула руку в брешь между мирами. Рука ощутила плотную упругую влагу. И холод.
Бесполезно. Вод Мертвого озера ей не раздвинуть. Самой – не справиться. Ведьмино посвящение Эржебетт так и не прошла. И нужным словам не обучена. Аж злость берет! Какой прок от крови