Изначальных, текущей в твоих жилах, если нет знаний, если ты не способна воспользоваться силой той древней крови!
Она стояла во тьме. В Проклятом проходе стояла. И смотрела, как умирает мать.
Нет – как убивают мать…
Ибо просто так умереть Величке не дали. Не позволили ей просто истечь кровью.
Два факела осветили каменистый берег и распростертое на берегу тело. Два охотника, первыми добравшихся до плато, возникли над окровавленной добычей. Два белых плаща с двумя черными крестами. Два посеребренных доспеха. Две непокрытые головы. Два суровых лица.
Первым был магистр… мастер Бернгард. Вторым – кастелян Серебряных Врат брат Томас. Тогда еще – не калека, потерявший левую длань. Обоими здоровыми руками кастелян держал поводья коней. Своего коня и коня магистра.
Они говорили. Негромко, но слова легко проникали сквозь толщу воды. Слова падали на дно Мертвого озера как камни. Достигали дна. Разомкнутой рудной черты. Уходили дальше. Отдавались эхом в Проклятом проходе.
Эржебетт слышала…
Сначала – тревожное, сбивчатое, многословное – Томаса:
– Ведьма! Должно быть, та самая Величка и есть! Мастер, взгляните на ее руку! Господь Всемогущий! Она пустила в озеро свою кровь! Она пыталась открыть проход!
Потом – угрожающее, краткое, обращенное к женщине на камнях – Бернгарда:
– Ты? Открывала?
А после – слабый, хриплый, едва-едва слышный смешок. Да, Величка еще жила. И Величка смеялась им в лицо. Ведьма-мать кривила бледные, обескровленные губы. И все смеялась.
Смеялась…
Смеялась так, как могут смеяться только издыхающие ведьмы. И торжествующие бесноватые.
– Брат Томас, перевяжи ее! – приказал Берн-гард. – Останови кровь! Мне нужна и она, и ее кровь.
Кастелян действовал быстро и умело. Не пожалел рыцарскую перевязь. Сорвал, отбросив в сторону меч с ножнами. Навалился на ведьму.
Та, вконец обессилевшая, не сопротивлялась – не могла. Недолгая возня – и на истерзанной левой руке – у самого плеча эрдейской ведьмы туго затянут тевтонский ремень. Кровь – жалкие ее остатки, поддерживающие еще жизнь Велички, – перестала сочиться из передавленных жил. Но это была только отсрочка. Несколько лишних минут жизни это было. Мать Эржебетт потеряла слишком много живительной влаги.
Мать пока жила. Но мать уже умирала.
Глава 50
– Будешь говорить, ведьма? – сапог Бернгарда ударил под ребро Величке.
Оханье. И – новый смешок в ответ.
– Вообще-то я не вижу никакого прохода, мастер Бернгард, – Томас вертел головой, осматривая озеро. По тону его голоса было ясно: кастелян очень хотел успокоить себя. – Вода-то вроде бы нигде не расступилась.
– Вода – это всего лишь вода, брат Томас, – задумчиво произнес Бернгард. – Сильная ведьма может сомкнуть воду и до поры до времени скрыть под ней брешь между мирами. Но если брешь есть, рано или поздно Проклятый проход сам раздвинет озерные воды. И скорее, рано, чем поздно. В одну из ближайших ночей скорее.
– Мастер Бернгард! – Томас нервничал. Даже в молочном свете луны видно было, какое у кастеляна бледное лицо. – Если у ведьмы получилось…
– Надеюсь, что все-таки нет, – тевтонский магистр отвечал хмуро и сдержанно. – Если бы у нее получилось, она бы не лежала здесь. Она бы искала спасения там… Уползла бы. Покуда были силы.
– Но она могла знать, что ждет ее там…
– Она не могла не знать, что ждет ее здесь. В темном обиталище у нее был бы хоть какой-то шанс. Нет, брат Томас, скорее всего, тут имеет место обычное отчаяние. И желание любой ценой избежать костра.
– Грех самоубийства? – спросил Томас.
Бернгард утвердительно кивнул:
– В придачу ко всем прочим ее грехам. Кроме того, перед смертью ведьма, возможно, хотела нас попугать. Напоследок. Внести в наши души сумятицу и неуверенность.
– А если тут что-то большее, мастер? Если это расчетливая месть? Если она задумала покончить с собой, но прежде – взломать своей кровью границу. Чтобы мы – тоже. Все… Потом… Чтобы нас… темные твари…
– Сомнительно, – скептически покачал головой Бернгард. – Зачем открывать проход и подыхать, если можно открыть проход и уйти. Попытаться хотя бы. А она осталась. На берегу осталась. Впрочем, гадать сейчас об истинных замыслах ведьмы – глупо. Не стоит тратить на это драгоценное время.
Чуть отведя в сторону факел, Бернгард всматривался в озерные воды. Едва ли он что-то различал сейчас под темной холодной толщей. На дне не горели огни. Не светила луна. И даже кровавый багрянец порушенной границы давно погас. А черно-зеленая муть смешавшихся воедино воды и тумана разных миров была еще слишком глубоко – у самого дня. Слишком мало ее еще накопилось.
