Там, внизу, в том самом месте, куда вошел его клинок, шевелилась, дергалась, билась, будто в судорогах, пронзенная посеребрённой сталью муть.
Всеволод различил… Что? Трещину? Пробоину? Прореху? До самого… нет, дна там не было. Что-то иное было, что-то другое мелькнуло где-то в самом низу низов. Багровое? Красное? Червленое? Или не мелькнуло, или показалось просто в дикой подводной пляске темных мутных струй и отраженном солнечном свете?
Какая-то доля секунды – и все.
Если меч и оставил след, если рана, нанесенная клинком, и была, то она затянулась мгновенно. Заросла в клубящемся маслянисто-блестящем дегте-болотном слое, закрытом сверху прозрачной водой.
И – не стало никакой раны, никакой прорехи…
Однако мертвые воды все же расступились на миг. Сначала на поверхности пропоротого озера медленно поднялся и вздулся радужный пузырь. Размером этак с добрый шишак.
Потом пузырь лопнул…
Зеленоватая струйка медленно-медленно проплыла перед лицом Всеволода, быстро рассеиваясь и растворяясь в пронизанном солнечными лучами воздухе. Запаха не было. Ни тошнотворного, ни мерзкого, ни неприятного. Приятного, разумеется, – тоже. Никакого. Был только странный призрачный свет, совершенно… абсолютно неуместный днем.
Дружинники молча проводили глазами истаивающее на солнце облачко.
А озеро вновь затихало, успокаивалось.
Затихло. Успокоилось.
Тишь да благодать. Да ровная гладь. Кругом.
Только на месте укола – под поверхностью прозрачной воды, над поверхностью непроглядного темно- зеленного слоя – там, где булат с серебряной отделкой коснулся мертвых вод, еще сильно рябило. Будто дрожало. От боли. Или страха.
Как потревоженный студень.
– Что, не понравилось? – усмехнулся Всеволод, – Не по нутру пришлось серебришко-то?
А повторить? А добавить еще?
– Воевода, глянь-ка! – сбоку, слева возник десятник Федор. Бледный-бледный, как покойник в снегу.
Трясущейся рукой Федор указывал на подводную рябь.
– Что? – Всеволод понял не сразу.
Что-то там было не так, но…
– Что?! – пересохшими губами повторил он.
Догадываясь уже, понимая, осознавая…
– В воду, – с превеликим трудом выдавил из себя Федор. – Посмотрись в воду. Отражение!
Да! Именно отражение!
На поверхности воды отражения по-прежнему не было. Вообще. Зато под поверхностью – в потревоженной серебрёным клинком темно-зеленой мути – оно подергивалось, покачивалось, менялось… И проступало заново – отчетливей некуда. Вверх ногами. Вниз головой.
Всеволод явственно видел себя.
Как в неверном зеркале
Как…
Как в испуганных глазах Эржебетт. В таких же мертво-озерного цвета темно-зеленых зрачках. Но только глаз Эржебетт, когда она была вне себя от страха, никто кроме Всеволода не видел. И потому то, что он смутно узрел тогда в ее бездонных очах, можно было… удобно было списать на морок, на обман собственных глаз, на игру теней. Если захотеть – можно было списать.
Он – хотел. Он – списывал.
Но вот проклятое озеро… Залитое солнечным светом. Щедро залитое, хорошо освещенное – не ошибиться… И с ним, с озером этим – как?
Здесь неправильное, перевернутое отражение вовсе не было мимолетным. Здесь оно – надолго. И видно его прекрасно. Разглядывай сколько угодно. Во всех деталях.
Глава 35
Рядом с Всеволодом стоял верный десятник. И там, в воде тоже. Стоял. Такой же. Так же стоял. Вверх ногами. К центру озера ногами. Вниз головой. Островерхим шеломом – к берегу.
– Что ты видишь сейчас, Федор? – хрипло спросил Всеволод.
– Себя. Перевернутого.
Так… Если одно и то же наваждение грезится двоим…
К ним подошел Конрад. Еще одно перевернутое отражение появилось на дрожащей подводной ряби…
– Я тоже. Вижу. Это, – не сразу, с долгими паузами, проговорил тевтонский рыцарь.
