…грезится троим…
– И я, – на берег у самой кромки воды вступил Сагаадай.
И в озере – татарский юзбаши. Вверх ногами.
…четверым…
– И я, – шекелис Золтан.
Все то же. Так же. Как не должно быть.
– И я…
– И я…
– И я тоже…
Подходили люди. И каждый видел то, что видел Всеволод.
Так наваждение ли это?
А если нет – был ли тогда наваждением перевернутый облик Всеволода в переполненных ужасом очах Эржебетт? А если не был… (А ведь не был же! НЕ БЫЛ!) Каким образом в таком случае связаны с Мертвым озером глаза угорской девчонки-найденыша, неведомо как спасшейся от волкодлаков и упырей?
– Я уже видел такое, – задумчиво сказал Конрад. – Прежде.
– Где? – насторожился Всеволод.
– В глазах…
У Всеволода перехватило дыхание.
– В чьих?! – вскинулся он. Голос сорвался. – В чьих глазах ты это видел, Конрад?!
«В глазах Эржебетт, конечно… Но как?! Но когда?!»
Конрад удивленно посмотрел на него. Ответил:
– В глазах степной ведьмы. В глазах половецкой шаманки-вервольфа. Когда насадил ее на копье.
Всеволод попытался вспомнить. Нет, свое отражение в зрачках раненой старухи-волкодлака он рассматривать не удосужился. Не обратил как-то внимания на подобную «мелочь». Не заметил. Не до того было. Тогда, в эрдейском походе, по ту сторону Карпат, он был слишком взволнован. Еще бы! Он тогда впервые говорил с раненым оборотнем, перекинувшимся в человека. А вот хладнокровный и наблюдательный Конрад – тот, оказывается, примечал все.
– Кто-нибудь знает, в чем причина? – глухо спросил Всеволод, вновь вперившись неподвижным взором в перевернутое отражение, что нервно колыхалось у его ног на подводной чернильной ряби. – Кто-нибудь сможет объяснить, что ЭТО значит?
Не дождавшись ответа, да и не надеясь особо на ответ, он все же еще раз повторил вопрос:
– Что это?! Почему это?!
– Потому что оно боится, – донеслось из-за спины. Спокойное и невозмутимое.
Говорил Бранко.
Всеволод обернулся.
– Что? – не сразу понял он – Кто боится?
Волох сидел неподалеку – на гладком валуне– и ронял слова как камни – скупо, весомо, уверенно:
– Озеро боится, русич.
Бранко не подходил к берегу и не заглядывал в воду. Похоже, он все знал и так. Волох поднял увесистый булыжник с округлыми краями. Такой удобно вкладывать в пращу. Впрочем, и без пращи тоже – удобно.
Бранко размахнулся. Бросил.
Лениво, несильно.
Камень с всплеском ушел под воду. Совсем недалеко от берега. Разбежались и быстро улеглись круги на поверхности прозрачной воды, а под поверхностью… Черно-зеленая муть мгновенно обволокла, окутала, заглотила булыжник. Легко, как трясина. Без следа и без особого волнения.
– Мертвое озеро не страшится камней, но боится серебра, которое ты в него окунул, – сказал волох.
Всеволод внимательно посмотрел на озерную гладь.
Да, там, где упал камень Бранко, больше – ни движения, ни намека на какое-либо волнение. Ни малейшей ряби. Там же, где до сгустка неведомой тьмы дотянулся серебрёный клинок Всеволода, все еще подрагивала подводная муть.
Боится… Озеро боится серебра. О том же сказал ему и Бернгард при расставании. И что, страх озера выражается вот так – в перевернутом отражении? Но…
– Почему? – спросил Всеволод. – Почему оно боится?
Как вообще озеро может чего-то бояться? Пусть даже Мертвое озеро. Особенно – Мертвое. И…
– Почему оно боится ТАК?
Бранко пожал плечами.
