усвоившим урок. Фингал под глазом, красное, распухшее до неимоверных размеров ухо...
В драку он больше не лез. Бурцев даже невольно посочувствовал мужичку. Имелись все основания полагать, что от серьезных травм, продолжительной комы, а возможно, и летальных последствий Джузеппе спасла лишь солидная жировая прослойка, немного смягчившая удар Алексича.
— Кто вы такие? — всхлипнул побитый муж. — Откуда вы вообще тут взялись?
— Это Базилио и Габриэло, если по-нашему, по-итальянски, — поспешила ответить за гостей Дездемона. — Они... они...
— А почему говорят по-немецки? С немецкого купеческого подворья, что ли?
Нужно было срочно закреплять достигнутый успех.
— Нет. Из замка Санта-Тринита, — сверкнул глазами Бурцев. — От Хранителей Гроба.
В наступившей тишине стук выкладываемого на стол «вальтера» прозвучал особенно зловеще.
Это снова сработало безотказно. От стола в ужасе отшатнулась даже Дездемона. А уж на Джузеппе упоминание о Хранителях и грозный вид пистолета произвели такое же впечатление, как давеча на Бенвенутто. Несчастный купец задрожал. Одутловатое лицо дернулось и расплылось в приторной улыбке. Джузеппе на глазах становился самой любезностью.
— О синьоры! Для меня такая честь! Прошу не гневаться! Ваша одежда ввела меня в заблуждение...
— Конспирация! — Бурцев с ненавистью глянул на свои «колготки».
— О, да, конечно! Я понимаю.
Невооруженным глазом видно было, что хозяин дома ни хрена не понимает.
— Послушай, Джузеппе, — перебил его Бурцев. — Сначала я хочу... все Хранители Гроба хотят, чтобы ты раз и навсегда уяснил одну простую вещь. И впредь не будем больше возвращаться к этому вопросу.
— Я весь внимание, синьор м-м-м Базилио...
Бурцев придвинулся к купцу вплотную, навис над сжавшимся толстячком, прошипел в лицо:
— Твоя жена овеяна ореолом святости.
Вообще-то, он брякнул первую пришедшую на ум несуразицу. Хотел озадачить, сбить с толку, напугать. Эффект превзошел все ожидания.
Джузеппе ойкнул, икнул, растерянно глянул на притихшую супругу:
— Ореол? Святости? Не может быть!
— Смотреть на меня! Слушать, что я говорю!
Джузеппе смотрел и слушал.
— У меня, у него, — палец Бурцева уткнулся в грудь Гаврилы, — у отца Бенедикта, у всех Хранителей Гроба было видение. Прозрение. И озарение.
— И озарение... — эхом отозвался купец.
— И твоя супруга избрана нами, как живое воплощение ореола святости, — продолжал нести вздор Бурцев. — А если ты сомневаешься в выборе Хранителей...
— О, нет-нет! Ни капельки не сомневаюсь! Раз избрана — значит, избрана. — По лицу купца скользнула похабная улыбка. — Если синьорам Хранителям Гроба приглянулась моя супруга, я, конечно же, буду рад пригласить их сюда или отведу ее саму...
— Молчать! — рявкнул Бурцев.
Джузеппе аж подскочил.
— Не нужно никого никуда приглашать и не нужно никого никуда отводить! — отчеканил Бурцев. — Твоя жена просто овеяна ореолом святости. И все. Понял?!
Купец закивал часто и быстро. Пухлые щеки и все три подбородка ходили ходуном. В глазах — ужас и непонимание. Дездемона, стоявшая позади мужа, тоже начинала дрожать. Бурцев, улучив момент, заговорщицки подмигнул брюнетке. Та немного расслабилась. Улыбнулась через силу. Но не отвела озадаченно-настороженного взгляда от пистолета. Придется объясняться с дамочкой. Но это потом, а пока Бурцев продолжал нагонять страха на несчастного главу семейства:
— Все, что ты слышал сейчас, Джузеппе, — великая тайна. Точнее, лишь часть ее, коей тебе позволено коснуться. Если проболтаешься...
Запуганный и запутанный вконец Джузеппе уже не мог говорить — только мычал и мотал головой.
— Если посмеешь хотя бы намекнуть кому-либо о нашей встрече и о том, что услышал сейчас... Если даже заговоришь на эту тему с кем-нибудь из Хранителей...
Джузеппе обильно потел и сильно вонял.
— ...Тебя казнят. И казнь будет страшной, долгой и му-у-учительной, — с наслаждением протянул Бурцев. — Хранители Гроба не любят болтунов.
— Я не буду болтать! — пискнул Джузеппе.
— И самое главное. Впредь не оскорбляй ореол святости ни мыслью, ни словом, ни действием. Не вздумай даже пальцем тронуть жену. Не смей повышать на нее голос. Иначе...
Джузеппе в ужасе зажмурился.
— Иначе. Придут. Хранители.
Бедолагу чуть кондратий не хватил. Мелкая дрожь, зубовный стук — купца лихорадило. Экспромт был великолепен. Джузеппе был обезврежен.
— А теперь прошу к столу, о посвященный в величайшую из тайн! Раздели с нами трапезу, достойный спутник ореола святости.
Бурцев и Гаврила лопали от пуза. Задумчивый «ореол святости» тоже не очень-то отказывал себе в грехе чревоугодия. Только Джузеппе, раздавленный тяжким грузом страшной тайны, жевал вяло и неохотно. Но очень, очень старательно изображал улыбку.
Глава 44
— Что это, синьор Базилио? — несмело поинтересовался купец.
С деланным интересом он рассматривал кусок лепешки в своих пухлых руках. Вопрос, по всей вероятности, был задан лишь ради того, чтобы возобновить беседу. Уж очень тяготило Джузеппе затянувшееся молчание за столом.
Бурцев хмыкнул:
— Это? Немецкое народное блюдо. Пицца.
— Пицца? В этом слове есть что-то итальянское.
Бурцев оскалился. Ну да, конечно, что-то там Джузеппе упоминал, когда ругался с женой. Пуцца, так кажется?
— Возможно. Тебе нравится?
— О да, безумно!
Демонстративно, но без особого, впрочем, энтузиазма толстяк отправил в рот приличный кус. Умудрился прожевать, не переставая угодливо улыбаться. Правда, едва не подавился при этом.
— А вот это? — Джузеппе, чуя сытое благодушие грозных гостей, потихоньку смелел. Его свинячьи глазки снова вперились в «вальтер». — Это что?
А вот это, дорогой Джузеппе, вообще-то не твоего ума дело! И все же Бурцев ответил:
— Это шумный палец. Немецкая народная э-э-э... дуделка.
Он приставил ствол к губам. Выдул из дульного среза резкий полувой-полусвист.
Дездемона поморщилась.
Джузеппе за малым не хлопал в ладоши:
— Браво! Изумительно! Бесподобно!
Бурцев кивнул, ухмыляясь:
— Я рад, что мои скромные таланты оценены по достоинству. Польщен, польщен. Но вообще-то, позвольте напомнить, эта вещь предназначена для вызывания грома смерти.
Джузеппе подавился пиццей, закашлялся. Дездемона тоже опасливо отодвинулась от стола. Больше о «вальтере» за трапезой не заговаривали. Другие темы тоже как отрезало.
Минут через пять молчаливого поглощения пищи Бурцев повернулся к купцу:
