Рядом с новгородцем стоял Хабибулла. Этот тоже пялился через плечо Бурцева. Правда, не столько на надпись, сколько на свою родную арабскую цифирь.
– Это что, каид? – осторожно поинтересовался сарацин по-татарски.
– Да так, – махнул рукой Бурцев. – Дурака валяю.
Действительно, глупо. Он вдруг почувствовал себя великовозрастным кретином, пачкающим идиотским граффити наследие древней цивилизации. И меч ведь не для того кован, чтоб автографы на камне царапать.
– Дурака? – Араб нахмурился.
– Ну, как бы объяснить… Глупца, безумца, сумасшедшего …
– Шайтаном одержимого?
– М-м-м…
Араб заглянул под камень. Обошел торчащую из земли глыбину:
– А где он?
– Кто?
– Дурак?
Бурцев хмыкнул:
– Испугался и убежал дурак.
– А-а-а, шутка, – вяло усмехнулся сарацин.
Долго и молча бродили меж камней. Все трое. Попинывали камни. Присаживались на валуны. Думали каждый о своем. А по сути – об общем. Куда попали и что делать дальше.
Где-то через часик наверх поднялся Бурангул. Сообщил коротко:
– Все в лагере. Обед готовится.
Судя по дымку над оврагом, так оно и было. Спустились не сразу. Походили, посидели еще. Вчетвером уже.
– Ладно, – вздохнул, наконец, Бурцев. – Хабибулла, Бурангул, идемте. А то без нас, чего доброго, все слопают.
– Про меня там не забудьте! – напомнил Дмитрий.
– Как же, забудешь про тебя! Не волнуйся, принесут тебе твою долю.
Обед должен получиться знатным. Судя по рассказу Бурангула, охотники настреляли с десяток жирных куропаток, не потеряв понапрасну ни одной стрелы. В общем, ожидался праздник живота. И живот Бурцева тихонько урчал в предвкушении.
Праздника, однако, не получилось. Вообще, у костра творилось невесть что. Злющая-краснющая Ядвига, закатав рукава, с таким остервенением ощипывала куропаток, будто то были головы ее заклятых врагов. Сыма Цзян возился с костром и неодобрительно косился на Аделаиду. Остальные хмуро молчали.
Дочь Лешко Белого, малопольская княжна дулась в сторонке – у ручейка.
– Ну? И что тут у нас стряслось? – Бурцев огляделся вокруг.
Никто отвечать не спешил. Лишь Сыма Цзян тяжко вздохнул. Над лагерем витала аура недавней ссоры. Непорядок!
– В чем дело, спрашиваю?
– A в том, что Ее Высочество брезгует грязной работой. – Ядвига пальнула глазками в спину Аделаиды. – Не приучена, говорит, с дичью обращаться. Я ей – учиться надо, кончилась, мол, жизнь на всем готовом, а она…
– Тихай-тихай, Ядавига, не заводися в новая раза, – остановил китаец.
Аделаида не проронила ни слова. Только повыше задрала подбородок. Поджала губки.
Бурцев свел брови. Неужто опять начинается?! Н-да, недолго женушка проходила в пай-девочках. Капризничает, ну точь-в-точь как раньше!
– Аделаидка, – позвал он, – подь-ка сюда.
– Отстань! Отстаньте от меня! Все!
Княжна вскочила, запуталась в тевтонском плаще, упала, вскочила снова, сбросила в сердцах плащ и в медиумовском балахоне нырнула в заросли.
М-да, дела…
Бурцев поднял белый плащ с черным крестом, накинул на плечи. Немецкий плен на Аделаиду так скверно подействовал, что ли? Плен? А ведь, в самом деле…
Сзади подошел Сыма Цзян. Шепнул тихонько:
– Моя думается, что просветления из башня древняя ария в твоя жена уже нета. Исчезлася вся. Колдовская чара немецкая чародея снялася вся просветления с твоя жена, Васлав.
Ну да, конечно! «Колдовская чара». Магический транс. Гипноз медиумов эзотерической службы. Бурцев покосился на гиммлеровскую папку. Раз Аделаида уже не «шлюссель-менш», значит, и благоприятные побочные эффекты, коими одарил Аделаидку магический ключ, тоже – того… Нет в ней больше пресловутого
