расскажу, что бабушка-покойница про эти дела мне рассказывала… Затейные истории, mon pigeonneau, оченно затейные — есть чего порассказать, есть чего и послушать… А теперь-то про что бишь я говорила?
— Про Настасью Петровну хотели, бабушка, говорить…
— Так, точно так, mon bijou, про Настасью Петровну, про Соколиху то есть — а по батюшке-то она Боровкова — генерал-поручика Петра Андреича Боровкова дочь… Знавала я ее, mon cœur, до тонкости знала с самого ее малолетства. Помоложе меня была… Годами, я полагаю, шестью либо — семью, однако ж в куклы вместе игрывали. Я-то, признаться, уж замужем в те поры была, а Настеньке седьмой либо восьмой годок пошел… Молодехонька ведь я замуж-от шла, Андрюша, всего по четырнадцатому годочку, и для того, года три замужем живши, все еще ребячье в разуме-то держала… Покойник твой прадедушка Федор Андреич, дай бог ему царство небесное, к каждому, бывало, божьему празднику безотменно куколку мне купит… 'На-ка, молвит, женушка-неженушка, побалуй, позабавься…' Дай бог ему царство небесное — любил меня покойник… И какие куклы-то покупал он, Андрюша!.. Нюрембергские!.. Такие были затейные, такие утешные, что, кажись бы, век в них играла… Беспримерные куклы!.. А нынче, mon cœur, и их уж не видно — нюрембергских-то… Все, что ни было в старые годы хорошего, — все перевелось!.. О, ох, ох, ох!.. Про что бишь я говорила, Андрюша?
— Про Настасью Петровну, про Боровкову, бабушка.
— Да… да… Про Настеньку… Знала ее, mon cœur, самым коротким манером знала… И в малолетстве знала, и при дворе государыни Екатерины Алексеевны, в ту пору, как самые первые царедворцы, ровно огня, ее язычка стали бояться…
Спервоначалу редкостная и премилая особа была: генеральская дочь, с немалым достатком, а из себя столь пригожа, что, бывало, какой ни на есть петиметр только взглянет на нее, так и заразится до безумия… Ух, как много от нее господчиков терзалось! По чести красавица была отменная… Одевалась, как надо быть щеголихе первой руки… Как теперь гляжу на нее, когда ее в первый раз в свет вывезли… Было это на бале у принцессы курляндской, у той, что от отца с матерью из Ярославля сбежала и в нашу веру перекрестилась. Государыня Елизавета Петровна за это за самое замуж ее за барона Черкасова выдала… Горбатенька была и с лица не больно казиста… Ух, как славна была в тот вечер Настенька!.. Диковинно как пригожа… Сама государыня в тот вечер изволила ей первую свою аттенцию сделать — к ручке пожаловала… Было тогда на Настеньке фурроферме из бланжевого транценеля с черными брабантскими кружевами, фижмы с крылышками, на голове пудра, конечно, и прическа a la crochet, с локонами по плечам. Личико беленькое, нежное, улыбочка умильная, брови — соболь сибирский, и мушки. Одна мушка над левой бровью налеплена, другая на лбу у самого виска. Петиметры от тех мушек в дезеспуар[44] были, для того, что мушка над левой бровью непреклонность означает, а на лбу, у виска — sang-froid.[45]
Танцевала Настенька прелестно и, по чести сказать, всем на удивленье. В полонезе павой, бывало, так и выплывает, талию маленько набок перегнет, веер к губам приложит… Прелесть!.. Рост опять какой!.. Стройность какая!.. Одно слово… une taille svelte et bien proportionnee.[46] Королева, по чести — королева!.. У Ланде первой ученицей была… Ах, нет — постой, Андрюша, постой, — это у Ланде-то я училась. Первый был maitre de ballet[47] при государыне Елизавете Петровне — у него и государь Петр Федорыч обучался и государыня Екатерина Алексеевна, когда еще на Москве в невестах проживала… Настенька к Ланде не попала для того, что он на ту пору, как ей танцам пришла пора обучаться, — помер… Значит, она училась у Гранже — тоже знатный был maitre de ballet… Изрядные балеты строил в эрмитажном театре: le Faune jaloux, Apollon et Daphnys.[48] Беспримерно, как прекрасно!.. И танцевать Гранже обучал отменно, ну, то возьми, что Панин к государю Павлу Петровичу для выучки танцам его приставил, значит, хороший maitre de ballet был… У него-то Настенька и училась, и так изрядно ее Гранже обучил, что не раз ее на шляхетный театр в Зимнем дворце Галатею представлять наряжали… Ух, как славна была Настенька, как, бывало, Галатею представляет!.. С золотым papillon[49] в руке pas de trois с графинями Чернышевыми пойдет… Да вот тебе, Андрюша, одно слово — уж как беспримерно танцевала Глебова падчерица — Софья Николаевна Чоглокова, знаешь, которую государь Петр Федорыч la fraile de la cœur[50] сделал. Хоть и кривобока маленько была, а весь свет собой восхищала, однако ж Настенька Боровкова и ее, бывало, за пояс заткнет. Манимаску да матрадуры невпример лучше Чоглоковой она танцевала. Та, бывало, чуть не лопнет с досады, на нее глядя. И в менуэтах Настенька ни разу в грязь лицом себя не ударила… Да…
И такая была скромница, такая добрая, кроткая, безответная… По чести, mon cœur, когда было ей шестнадцать либо семнадцать лет — ангелом небесным все ее почитали. Да… c'etait une personne compatissante et sensible.[51]
'Отец с матерью души в ней не чаяли: была у них Настенька одна-единственная дочь — детище моленое, прошеное. Так в глаза и глядели ей… Тем девку и попортили, что смолоду полную волю ей дали во всем. Не знавала Настенька грозного слова родительского, не слыхивала слова запретного — на воле да в холе жила, как хотела… Ну и сдурилась… Совсем сбилась с похвей!.. Так сдурилась, mon petit, что в двадцать лет ее узнать было невозможно…
А все книги… Книг зачиталась — и зашел у ней ум за разум. Читала все, что ни попало, без толку, без разбору — а отец с матерью не запрещали: 'читай, мол, все, что полюбится'. И набралась Настенька дури да чепухи, — тем и себя погубила…
Еще в ребячьих годах много была начитана — в нюрембергские, бывало, забавляется, а сама наизусть Расиновы трагедии да «Генриаду» так и чешет… Расставит куклы на столе да и почнет из «Медеи» декламировать…
Это бы ничего — книги хорошие… А как было ей лет шестнадцать либо семнадцать, попадись ей Лашоссеева книга 'L'Enfant prodigue'.[52] Прочитала ее Настенька да в cemedie larmoyantes[53] и втянулась… Иссентиментальничалась, конечно, а потом к Жан-Жаку Руссо пристрастилась. Натура, видишь, больно ей по нутру пришлась, да еще не знай какие-то там les droits de l'humanite… И зачала дурить.
По-моему, mon bijou, уж если разобрала ее охота книги читать, романы читала бы… Невпример приятнее, и сдуриться никак невозможно… А в стары-то годы, Андрюша, какие бесподобные романы печатали… Ужесть какие затейные! Теперь, я так полагаю, mon pigeonneau, что так и печатать не умеют. Лесажевы романы взять на приклад — 'Жильблаз-де-Сантильян' или 'Хромоногого беса'… Ух, какие знатные романы!.. Читал ли ты их, Андрюша?
— Читал, бабушка.
— Очень хорошие романы. Ты мне почитай их когда-нибудь. Мне бы это очень приятно было, потому что эти романы беспримерные… А то еще в другом роде были у нас книжечки — это уж самые затейные… Читал ли, голубчик, Боккачио?.. А?..
— Читал, бабушка.
— А сказочки Лафонтеновы читал? Le Fables de Lafontaine, а сказочки, сказочки?
— Читывал и сказочки, бабушка.
— Э!.. плутишка!.. Уж успел!.. А, небось, мне никогда не почитает!.. Лень, видно, бабушку-то старуху потешить?.. А не правда ли, mon cœur, какие утешные сказочки?.. Самые затейные!.. По чести, все мы были до них охотницы… А Настенька их не читала и ни до каких романов склонности никогда не имела… К философии, видишь ли, пристрастилась — все бы ей Монтескье, да Дидро, да Жан-Жака… Оно, правда, в ту пору и при дворе это в моде было: сама государыня с Вольтером в переписке была, оттого и метнулись все в философию, только не надолго, для того, что философия-то нам не к лицу пришлась… В самую ту пору и сдурилась моя девка. 'Теперь, говорит, пришел золотой век Астреи — свободным языком можно обо всякой пользе говорить'… И пошла и пошла, да по скорости и договорилась до сибирских городов… Вот тебе и Астрея!..
— Что ж с ней сделалось, бабушка?
— Известно что — с ума спятила. Перво-наперво за то всех зачала шпынять, что дурок да шутов при себе держат. Это, говорит, зверский обычай, варварам подобный… Поди вот ты с ней…
— Да разве не правда, бабушка?..
— Правда?.. Хороша правда!.. Признаюсь!.. А почему это, позвольте вас спросить, не держать
