отважился бы на подобную дерзость.
В дверях показался жандарм Рафаэль. Он держал в руках винтовку, по лицу у него текла кровь из поверхностной раны в голове. Растолкав любопытных, которые уже начинали обступать начальника полиции и Торреса, он подошел к начальнику.
— Все пропало! — были первые слова Рафаэля. — Тюрьма разрушена почти до основания. Динамит. Сто фунтов динамита! Мы храбро бросились отстаивать тюрьму. Но тут произошел взрыв. Взорвались тысячи фунтов динамита! Я упал без сознания на землю, но не выпустил из рук винтовки. Очнувшись, я огляделся вокруг. Все остальные — храбрый Педро, храбрый Игнасио, храбрый Аугустино — все они лежали рядом мертвые.
Вместо того, чтобы сказать «мертвецки пьяные», Рафаэль, как истинный южанин, уже смешивал факты с тем, что рисовало ему его богатое воображение, и бессознательно сгущал краски, сильно преувеличивая трагические последствия катастрофы и собственные геройские подвиги.
— Они лежали мертвые… впрочем, их, может быть, только оглушило. Я прополз в камеру гринго Моргана. Она была пуста. В стене виднелось огромное, чудовищных размеров отверстие. Я вылез через дыру на улицу. Там собралась бесчисленная толпа. Но гринго Моргана уже не было. Я расспросил одного мозо,[22] который все видел и знал. У них были наготове лошади. Они ускакали верхом по направлению к морю. Там их ждала шхуна, уже поднявшая якорь. Она крейсировала вдоль берега. У этого Фрэнсиса Моргана к седлу был приторочен мешок с золотом. Мозо сам видел. Мешок, говорит, большой.
— А отверстие, — спросил начальник полиции, — отверстие в стене?
— Оно было больше мешка, — ответил Рафаэль, — куда больше. Но и мешок не маленький. Так мне сказал мозо.
— Моя тюрьма! — воскликнул начальник полиции. Он выхватил из куртки кинжал и поднял его вверх за лезвие. На рукоятке в виде креста виднелась фигурка распятого Христа, очень тонкой работы. — Клянусь всеми святыми, я отомщу! О, моя тюрьма! Попрано правосудие! Попран закон!.. Лошадей!.. Лошадей!.. Жандармы, подать лошадей!
Он повернулся и накинулся на Торреса, хотя тот и рта не раскрывал.
— К черту сеньора Ригана! Я должен догнать преступника. Надо мной насмехаются! Мою тюрьму разрушают! Мои законы — наши законы грубо попираются. Лошадей! Лошадей! Реквизируйте лошадей у любого, кто проедет мимо! Спешите! Спешите!
Капитан Трефэзен, владелец шхуны «Анжелика», сын индианки майя и негра с острова Ямайки, ходил взад-вперед по узкой задней палубе своего судна. Временами он бросал взгляд на берег — туда, где находился город Сан-Антонио. Наконец капитан увидел возвращавшуюся на шхуну переполненную людьми шлюпку. Шкипер пребывал в глубоком раздумье: с одной стороны, ему очень хотелось удрать от зафрахтовавшего его судно сумасшедшего американца, а с другой — он подумывал о том, как бы ему нарушить первоначальный контракт и заключить новый — на сумму, раза в три бoльшую. В душе Трефэзена происходило раздвоение — борьба двух разных типов наследственности. Как негр, он стоял за осторожность и соблюдение законов Республики Панама, между тем как индейская кровь, текущая в его жилах, влекла его ко всему, связанному с борьбой и нарушением закона.
В конце концов одержала верх кровь индианки-матери. Капитан велел поднять кливер, убрать грот и идти к берегу, чтобы поскорее встретиться с шлюпкой. Однако когда он разглядел, что все сидевшие в ней мужчины были вооружены винтовками, то чуть было не приказал повернуть судно и не ушел в открытое море. Зато при виде стоявшей на корме женщины его склонность к романтике и алчность подсказали ему, что лучше дождаться шлюпки и принять новых пассажиров на борт. Ибо капитану Трефэзену было хорошо известно, что там, где замешана женщина, опасность и нажива идут рука об руку.
Таким образом, вскоре на шхуне появилась женщина, а вместе с ней и опасность, и нажива. Иными словами, Леонсия, винтовки и мешок с деньгами — все это очутилось на палубе «Анжелики».
— Рад видеть вас на борту, — приветствовал Фрэнсиса Трефэзен; при этом он улыбнулся, показывая свои великолепные белые зубы. — Но кто этот новый пассажир? — добавил он, кивнув в сторону Генри.
— Это мой приятель, капитан, вернее, даже родственник.
— Позвольте вас спросить, сэр: а кто эти джентльмены, которые сейчас так стремительно скачут там на берегу?
Генри быстро кинул взгляд на группу всадников, летевших галопом вдоль песчаного пляжа, затем, бесцеремонно выхватив бинокль из рук капитана, направил его на берег.
— Во главе отряда — сам начальник полиции, — объяснил он Леонсии и ее родным, — и с ним жандармы. — Вдруг у него вырвалось восклицание. Поднеся бинокль к глазам, он внимательно посмотрел в него и наконец покачал головой.
— Мне показалось, что с ними наш друг Торрес.
— Как? С нашими врагами? — недоверчиво воскликнула Леонсия. Ей вспомнилось, как Торрес всего несколько часов назад просил ее стать его женой и предлагал ей распоряжаться его жизнью и честью.
— Я, без сомнения, ошибся, — сказал Генри. — Они все едут, сбившись в кучу. Но начальника-то я отлично разглядел. Он едет впереди остальных.
— Кто такой этот Торрес? — резким тоном спросил Генри. — Он мне всегда был неприятен. А между тем, видимо, этот человек — желанный гость в вашем доме, Леонсия?
— Разрешите мне, сэр, принести вам свои извинения и со всей почтительностью повторить мой первоначальный вопрос, — подобострастно произнес капитан Трефэзен, — вопрос, заключающийся в следующем: что это за кавалькада, которая мчится сломя голову по прибрежному песку?
— Меня вчера чуть было не повесили, — засмеялся Фрэнсис. — А моего родственника собирались повесить завтра. Да только мы им не дались. Из-под носа у них удрали. Но вот что, капитан, позвольте обратить ваше внимание на то, что паруса у вас только хлопают, а не наполняются. Судно стоит на месте. Долго ли вы намерены тут прохлаждаться?
— Мистер Морган, сэр, — был ответ. — Я служу вам, как временному хозяину, с немой покорностью и почтительностью. Тем не менее вынужден довести до вашего сведения, что я британский подданный. А значит, признаю власть моего короля Георга и, прежде всего, обязан повиноваться ему и законам, которые он установил относительно международных морских сношений. Для меня совершенно очевидно, что вами нарушены какие-то законы здешней страны, сэр, иначе блюстители порядка не стали бы вас преследовать с таким упорством, сэр. Нет сомнений, сэр, вы теперь желаете заставить и меня нарушить международные морские установления и способствовать вашему бегству от правосудия, сэр. Но моя честь повелевает мне не удаляться отсюда, покуда не будут улажены ко всеобщему удовольствию всяческие осложнения, возникшие у вас на берегу, сэр, согласно постановлениям моего законного властителя, короля Георга.
— Поднимите паруса, капитан! — сердито перебил Генри разглагольствования метиса.
— Сэр, принося вам мои глубокие извинения, я вынужден довести до вашего сведения следующее: вы не являетесь лицом, зафрахтовавшим мое судно, и вы не король Георг, которому я служу как верноподданный.
— Ну, капитан, а я-то ведь зафрахтовал вашу шхуну, — сказал Фрэнсис любезным тоном; он уже по опыту знал, чем можно было взять велеречивого метиса. — Поэтому прошу вас, поднимите-ка паруса и выведите нас из лагуны Чирикви как можно скорее, — насколько это позволяет стихающий ветер.
— По заключенному между нами контракту, сэр, я не обязался нарушать законы Республики Панама и моего короля Георга.
— Я вам заплачу, — заявил Фрэнсис, начинавший терять терпение. — Живее! Дайте команду!
— Так значит, сэр, вы согласны переписать контракт на сумму, в три раза больше прежней?
Фрэнсис ответил кивком головы.
— В таком случае, сэр, прошу разрешения задержать вас на минутку. Я принесу из каюты чернила и перо.
— О Господи! — простонал Фрэнсис. — Поднимите сначала паруса и отойдите от берега. Контракт можно составить и на ходу. Смотрите! Они уже начали нас обстреливать.
Метис, услыхав звук выстрела, бросился осматривать паруса. Оказалось, что пуля пробила дыру в верхней части главного паруса.
