— Прости меня, прекрасная царица, — умоляющим голосом произнес он. — Дай мне уйти. Забудь то, что ты видела, как постараюсь забыть и я.
— Все кончено, — проговорила она и небрежным жестом провела рукой под чашей. — Но я не могу забыть. Память об увиденном навсегда сохранится в моем мозгу. А тебя, человек, столь юный годами, но с древним шлемом на голове, я и прежде видела в своем Зеркале Мира. Видения мои не раз показывали мне тебя. Но только тогда на тебе не было этого шлема, — она улыбнулась мудрой улыбкой. — И всегда, казалось мне, я видела зал мумий, где давным-давно умершие рыцари стояли длинной вереницей, веками охраняя тайны чуждой им расы и религии. В этой печальной среде видела я того, на голове которого был твой древний шлем… Продолжать мне?
— Нет-нет! — взмолился Торрес.
Та, Что Грезит наклонила голову и жестом отослала его прочь. Затем взгляд ее остановился на Фрэнсисе, и царица подозвала его к себе. Она выпрямилась на своем возвышении, словно приветствуя его, но затем, смущенная, очевидно, тем, что смотрит на него сверху вниз, сошла на пол и протянула ему руку, глядя прямо в глаза. Он, колеблясь, взял ее руку в свою, не зная, что делать дальше. Как будто прочитав его мысли, она произнесла:
— Сделай это. Мне никогда не целовали руки. Мне никогда даже не приходилось видеть поцелуя, разве только в моих грезах и в Зеркале Мира.
И Фрэнсис, склонив голову, поцеловал ее руку. Она не сделала попытки освободить руку, и он продолжал держать ее, чувствуя, как слабо пульсирует кровь в ее розовых пальчиках. Так они молча стояли. Фрэнсис был сильно смущен, а царица тихо вздыхала, тогда как в сердце Леонсии бушевала ревность. Наконец Генри весело вскричал по-английски:
— Поцелуй ее еще раз, Фрэнсис, ей, видимо, это нравится.
Жрец Солнца зашипел на него, призывая его к молчанию. Царица отдернула было руку с девичьим смущением, но затем вложила ее обратно в руку Фрэнсиса и обратилась к Генри.
— Я понимаю язык, на котором ты говоришь, — упрекнула она его. — И однако я, которая никогда не знала мужчины, без всякого стыда признаю, что мне это нравится. Это первый поцелуй в моей жизни. Фрэнсис, — так зовет тебя твой друг, — повинуйся ему. Мне нравится это, очень нравится. Поцелуй еще раз мою руку.
Фрэнсис повиновался ей и продолжал держать ее руку в своей, в то время как она, словно в плену какой-то сладостной грезы, долгим взором глядела ему прямо в глаза. Наконец заметным усилием воли она вышла из своего мечтательного состояния, быстро выдернула руку, кивком головы отослала Фрэнсиса к его спутникам и обратилась к жрецу Солнца.
— Ну, что же, жрец, — и вновь голос ее прозвучал резко. — Мне понятны причины, по которым ты привел сюда этих чужестранцев, но все же я хочу услышать их из твоих собственных уст.
— О Ты, Что Грезит, разве не должны мы убить этих пришельцев, как всегда повелевал нам обычай? Народ наш в недоумении: он не доверяет моему суждению и требует, чтобы ты высказала свое решение.
— А ты полагаешь, что их следует убить?
— Да, таково мое мнение. Теперь я пришел узнать твое, чтобы мы с тобой действовали в согласии.
Она взглянула на четырех пленников. Когда взгляд ее скользнул по лицу Торреса, в нем промелькнула лишь задумчивая жалость, при виде Леонсии она нахмурилась, а на Генри взглянула с сомнением. Когда же очередь дошла до Фрэнсиса, она окинула его долгим взглядом, и выражение ее лица смягчилось, — так показалось, во всяком случае, наблюдавшей за ней с недовольством Леонсии.
— Кто из вас не женат? — внезапно спросила царица. — Впрочем, нет, — предупредила она их ответ. — Мне известно, что никто из вас не женат.
Быстрым движением она обернулась к Леонсии.
— Скажи мне, — спросила она, — хорошо ли, если женщина имеет двух мужей?
Генри и Фрэнсис не могли сдержать невольной улыбки при подобном смешном и легкомысленном вопросе. Леонсии, однако, вопрос не показался ни лишенным смысла, ни легкомысленным, и на щеках ее вновь вспыхнула краска гнева. Она поняла, что имеет дело с настоящей женщиной, которая будет вести себя по отношению к ней с чисто женской жестокостью.
— Нехорошо, — ответила Леонсия своим ясным, звонким голосом.
— Это очень странно, — размышляла вслух царица. — Это очень, очень странно. И однако это несправедливо. Если в мире одинаковое количество мужчин и женщин, не может быть справедливым, чтобы у одной женщины было двое мужей, ибо это значит, что у другой не будет ни одного.
Она бросила в чашу еще одну щепотку порошка. Столб дыма взвился в воздух и рассеялся, как прежде.
— Зеркало Мира откроет мне, жрец, как следует поступить с нашими пленниками.
Она наклонилась было над чашей, как вдруг какая-то новая мысль мелькнула у нее в голове. Широким движением руки она подозвала всех к себе.
— Давайте посмотрим все вместе, — предложила она. — Не обещаю вам, что мы все увидим одно и то же видение. Мне не дано будет видеть то, что увидите вы. Каждый из нас увидит и поймет, что означает его видение. И ты также, жрец.
Склонившись над огромной чашей, пленники увидели, что она до половины наполнена каким-то неизвестным им жидким металлом.
— Возможно, это ртуть… Впрочем, нет, — шепнул Генри Фрэнсис. — Я никогда не видел ничего похожего на этот металл. Очевидно, его нагрели до расплавления.
— Нет, он совершенно холодный, — возразила ему царица по-английски. — А между тем он горяч как огонь. Фрэнсис, коснитесь этой чаши снаружи.
Он повиновался без малейшего колебания и приложил ладонь к внешней поверхности драгоценного сосуда.
— Он холоднее, чем воздух в комнате, — сообщил молодой американец.
— А теперь поглядите! — вскричала царица, бросив немного порошка на расплавленный металл. — Разве я не говорила, что это холодный огонь?
— Вероятно, это порошок, который сам воспламеняется вследствие каких-то своих химических свойств, — заявил вдруг Торрес, роясь в карманах своей куртки. Наконец он вытащил оттуда горсть табачных крошек, обломков спичек и всякого сора. — Вот это, небось, гореть не будет, — вызывающе произнес он, занося руку с этим сором над чашей и вопросительно глядя на царицу.
Та кивнула в знак согласия, и на глазах всех присутствующих сор был высыпан на металлическую поверхность. Мгновенно он превратился в облачко дыма, которое так же мгновенно рассеялось. На гладкой поверхности не осталось никаких следов, не было даже пепла.
— И все же я утверждаю, что металл этот холодный, — заметил Торрес, прикладывая, по примеру Фрэнсиса, руку к внешней поверхности чаши.
— Опусти туда палец, — предложила царица.
— Не хочу, — ответил он.
— И правильно делаешь, — согласилась она. — Если бы ты послушался меня, у тебя было бы сейчас на один палец меньше, чем от рождения. — Она бросила еще щепотку порошка. — Теперь глядите, и каждый увидит то, что ему одному суждено узреть.
Итак, свершилось.
Леонсии дано было увидеть, как океан разделил ее с Фрэнсисом. Генри увидел, как Фрэнсиса и царицу соединяли какой-то странной церемонией, и только с трудом он понял, что это был обряд венчания. Царица увидела себя смотрящей с высоких хоров огромного дома вниз, на роскошный зал, в котором, если бы Фрэнсису дано было заглянуть в ее видение, он узнал бы зал, построенный его отцом. А подле себя она увидела Фрэнсиса, который обнимал ее за талию. Фрэнсис же видел только один образ, наполнивший его душу смятением, — лицо Леонсии, скованное неподвижностью смерти, и на ее лбу, глубоко вонзившийся между глаз, острый тонкий стилет. Ни одной капли крови не выступило из глубокой раны. Перед глазами Торреса мелькнуло то, что, как он знал, было началом его конца. Он перекрестился и, единственный из всех, попятился назад, отказываясь смотреть, что будет дальше. А в это время жрецу представилось видение его
