вырядилась? Кто же в такой обувке по нашим снегам шастает? Ты же в первый месяц себе чахотку или ломоту какую схлопочешь. – Прасковья повернулась к Антону, безотрывно смотревшему на дверь, и прикрикнула на парня: – Ты чёй-то как сам не свой, Антоша? Сейчас твой барин появится, никуда не денется. Неча на двери-то пялиться, а то дырку проглядишь, всю избу мне выстудишь! – Она весело рассмеялась и велела уже более строгим голосом: – Полезай на печь да достань мне носки пуховые, оне лучше катанок греют...
И действительно, в высоких до колена носках, связанных, как оказалось, из собачьей шерсти, ногам было тепло и уютно. Руки тоже перестали болеть. Слава богу, и на этот раз все обошлось благополучно, но Маша получила хороший урок: ее одежда годилась для путешествия, когда она передвигалась в повозке, вся закутанная в меха, но оказалась совершенно не подходящей для открытого воздуха, для долгих и лютых сибирских морозов и беспощадного пронизывающего ветра.
Маша обняла хозяйку и поцеловала ее в щеку:
– Спасибо, Прасковья Тихоновна, что не дали погибнуть.
Женщина польщенно улыбнулась, обняла девушку за плечи, прижала к своему мягкому и теплому боку, потом промокнула кончиком косы заслезившиеся глаза и пообещала:
– Завтра весь твой гальдероб пересмотрим, и я сама решу, что тебе подходит, а что нет для нашей погоды. А потом подыщем тебе подходящую одёжу и обувку, чтобы...
Она не договорила. Глухо бухнули, открываясь, входные двери с намерзшим по краям куржаком. Поначалу в избу вбежала большая хозяйская кошка. Дернув брезгливо лапками, она величаво направилась к хозяйке, но вдруг, не дойдя до нее, пулей метнулась на печную лежанку. Следом за кошкой так же важно и медлительно преодолел порог пожилой и толстый офицер в смушковой папахе. Не поздоровавшись, он обвел хмурым взглядом комнату, двух застывших словно изваяния женщин, парня, смотревшего на него с очевидным нетерпением, не спеша прошел к столу, потом повернул голову и крикнул: «Проходи!»
В следующую секунду весь в клубах морозного пара на пороге возник Митя. Пригнув голову, он миновал низкую притолоку и, прищурившись, исподлобья оглядел всех находящихся в комнате, затем сделал шаг в сторону, пропуская вперед солдата-конвоира.
Солдат далеко не пошел. Взял ружье на караул и застыл рядом с Митей у двери.
– Проходите, Гагаринов! – велел офицер и, повернувшись к Маше, сказал: – По приказу господина коменданта генерал-майора Мордвинова на свидание с невестой доставлен государственный преступник ссыльнокаторжанин Дмитрий Гагаринов. Попрошу вас, барышня, подписать сие обязательство. Вашему жениху позволено провести три часа вне острога, но свидание разрешается лишь в присутствии конвоира и меня, как лично отвечающего за жизнь каждого каторжного. Вино пить запрещается, разговаривать только по-русски, так, чтобы был понятен смысл беседы. Вашему жениху, сударыня, не дозволяется переходить из комнаты в комнату, он должен быть всегда на виду. Вы не смеете передавать ему в пользование острые и режущие предметы...
Офицер продолжал что-то бубнить, но Маша уже не слушала его. Машинально окунула перо в чернильницу, которую принес Антон из ее комнаты, не глядя, расписалась, а сама продолжала неотрывно смотреть на Митю.
Он несколько раз переступил ногами, отчего оттаявшие кандалы глухо звякнули. Цепи, бесспорно, были малы ему, и Митя слегка горбился, поддерживая их за сыромятный ремешок. На нем был тот же, что и днем, полушубок и растоптанная донельзя обувь. Под опорками, другого слова и не подберешь для названия того, что было на Митиных ногах, уже натекла порядочная лужа от растаявшего снега, но Митя не сделал и шага, чтобы перейти на сухое место, и продолжал стоять без движения, опустив голову в пол, и только пальцы, нервно теребившие сыромятную полоску, выдавали его волнение. Но какое чувство обуревало его – радость от встречи или гнев на ее неожиданный приезд, – предстояло узнать позже...
Офицер собрал бумаги, посмотрел на часы и, расправив с превеликой важностью усы, бросил на Прасковью Тихоновну многозначительный взгляд.
Хозяйка засуетилась, метнулась к высокому резному буфету, достала большую бутыль темного стекла и налила в кружку мутноватой жидкости, потом нанизала на вилку толстый ломоть сала, положила его на кусок хлеба и передала с поклоном офицеру:
– Примите чуток, Сидор Никифорович, за свое и наше здоровье!
– Премного благодарны, Прасковья Тихоновна! – Офицер с привычной ловкостью опорожнил кружку, крякнув, поднес к носу кусок сала и отложил его в сторону. – Пост ноне, а ты меня скоромной пищей смущаешь, Прасковья! Грех тебе! – Он покрутил в руках папаху, посмотрел сначала на Машу, потом на Митю и неожиданно сказал: – У меня тут дела поблизости. Если вы, сударыня, дадите слово, что не нарушите данного мне обещания, то я вас оставлю на некоторое время. – Он повернул голову в сторону Прасковьи Тихоновны. – Евдоким покуда в сенцах посидит, только покорми его хорошенько да тулуп какой дай, а то задубеет еще!
– Да у меня сенцы-то не шибко холодные, – обиделась хозяйка, но офицер, не обратив на ее слова никакого внимания, открыл дверь и вышел наружу, велев солдату следовать за ним.
Прасковья Тихоновна плеснула в кружку немного жидкости из бутыли, положила в фаянсовую тарелку огурцов, отварной картошки, политой конопляным маслом, и, подумав мгновение, добавила несколько ломтиков сала и копченого мяса, потом обвела всех веселым взглядом и озорно подмигнула: «Пост постом, а без сала у нас быстро загнешься!»
Антон отнес ужин солдату-конвоиру и быстро вернулся назад. Маша и Митя по-прежнему молча стояли друг против друга. Хозяйка многозначительно кивнула парню. Антон подошел к своему барину, обнял его за плечи:
– Пройдемте, барин, в другую комнату, я вас переодену, побрею... А потом и ужинать сядем.
Митя поднял голову и неожиданно улыбнулся:
– Неужто и вода теплая будет?
– И вода теплая, и мыло французское, и даже одеколон... – Антон, придерживая бывшего своего хозяина одной рукой за плечо, второй рукой перехватил ремешок от его цепей, и Митя сразу выпрямился, вздохнул с облегчением и, так и не взглянув на Машу, прошел вслед за своим бывшим слугой в соседнюю комнату.
Прасковья Тихоновна проводила их внимательным взглядом и повернулась к Маше:
– Жених-то у тебя красавцем был, даже в этой одежде видно, что не из последних. Но растерялся, когда тебя увидел, как пить дать растерялся! Или не ожидал, что приедешь?
Маша болезненно скривилась, махнула рукой и подошла к столу, чтобы скрыть набежавшие на глаза слезы.
Но хозяйка тут же разгадала ее маневры, придвинулась ближе и прошептала на ухо:
– Не расстраивайся! Мужики – они все такие, гордые да самостоятельные, не дай бог, если кто их увидит слабыми да больными. – Она погладила девушку по голове и улыбнулась: – Сейчас Антон его в божеский вид приведет, потом накормим хорошенько твово милого, а потом в комнату свою уведешь, там и поговорите без свидетелей.
– Но офицер сказал...
– Да мало ли что он сказал, – усмехнулась хозяйка, – комендант велел им где находиться? При арестанте, и заметь, неотлучно, а Сидор сразу после стопки слинял и пса свово сторожевого в сенцы увел. – Прасковья сплюнула в сердцах и тут же перекрестилась: – Скоромное он, видите ли, не ест! Пост у него! А сам небось к Варьке побежал, есть у нас тут деваха одна непутевая, прости ее господи!
Они принялись накрывать на стол, причем хозяйка ни на минуту не переставала говорить:
– Теперь Мите твоему легче будет. Семейным послабление дают и на свидания отпускают. И в острог женам разрешают ходить, а если поведения примерного, то, гляди, к лету своим домом позволят жить. Ты только не вздумай избу себе покупать. В поселке есть несколько пустых, но они все грибком потраченные. – Она с гордостью окинула взглядом комнату. – У меня вон какие хоромы, пять комнат, на всех хватит! А дети пойдут, я завсегда нянчить помогу... Да и одной тебе, без мамок и нянек, трудновато покажется! Антошка какой тебе помощник, мужик все-таки...
– Вы так далеко заглядываете, – смутилась Маша, – мы еще не обвенчались, и комендант даже не говорит, когда позволит сделать это.
– Ну, это я тебе сама скажу! – Хозяйка поставила посреди стола огромное блюдо с холодцом и с
