поток разлился широко, привольно. Пороги перешли в спокойный слив, и река словно присмирела, умерила свой пыл и неукротимое стремление к разрушению.
Дмитрий медленно опустился на песок. Он прошел по берегу в одну и в другую сторону не менее пяти верст, но так ничего и не обнаружил. Ночной сумрак затруднял поиски, но он решил добраться до следующего переката и уже там подыскать себе место, где можно переждать самое темное время суток.
Шатаясь от слабости, он опять поднялся на ноги, сделал несколько осторожных шагов, покачнулся и, чтобы не упасть, схватился рукой за выступавшее над водой корневище гигантского дерева. Тошнота подступила к горлу, он закашлялся, стараясь избавиться от неприятных спазмов, согнулся в поясе и вдруг прямо у своих ног увидел в воде расплетенную наполовину женскую косу. Холодный пот выступил у него на лбу, ледяные струйки скользнули по вискам, а сердце сжала такая невыносимая боль, что он едва не задохнулся. Какое-то мгновение он не мог сдвинуться с места от ужаса. Его мозг отказывался воспринимать увиденное, и только одна-единственная мысль гулко стучала в его виски, отзываясь в сердце мучительной болью: «Нет, только не это! Она не могла погибнуть! Господи! Это слишком несправедливо, если она погибла!»
Он торопливо опустился на колени и заглянул под валежину. Маша лежала рядом с ней, по шею в воде. Одна ее рука продолжала держаться за обломок ветки, вторая была закинута за голову. Ее ладонь была полна песка. И Митя подумал, что она, вероятно, была еще жива, когда поток выбросил ее на берег. Спазмы вновь сжали его горло, слезы потекли по щекам. Она пыталась бороться за жизнь, и, возможно, окажись он здесь немного раньше, сумел бы спасти ее. Он осторожно подвел руки под почти невесомое девичье тело, поднял его и, чуть не падая от слабости, вынес на песок. С Машиной одежды, с волос струилась вода. Дмитрий стер капельки с дорогого, мертвенно бледного лица, взял в руки ее ладони, поцеловал их и сложил на груди. Потом встал перед ней на колени, слегка приподнял ее голову и прижался в последний раз к губам своей единственной и неповторимой, самой дорогой и любимой женщины, с которой ему уже никогда не придется свидеться на этом свете.
Он ласково коснулся этих когда-то таких горячих, податливых губ, слаще которых ему не приходилось целовать, и прошептал: «Ненаглядная моя, тебе недолго быть одной! Скоро я приду к тебе!» Он опустил голову Маши на песок, долго смотрел на ее милое лицо, не изуродованное даже смертью, стараясь запомнить его надолго, вернее, до того времени, пока сам не покинет этот мир, потому что ничто уже не удерживало его здесь... Он вздохнул, опять склонился над Машей, чтобы поцеловать ее еще раз, и вздрогнул. Ему почудилось, что девичья грудь поднялась и испустила слабый вздох, а левая ладонь соскользнула и упала на землю. Пальцы девушки едва заметно шевельнулись и зарылись в песок.
– Маша! – закричал Митя и приник ухом к ее груди. Сердце не прослушивалось, но билась тонкая, почти неосязаемая пальцами жилка на шее. – Господи! Маша! Маша! Жива! – Глотая слезы, он растирал ей руки, дул в лицо, пытался делать искусственное дыхание, но Маша по-прежнему не шевелилась, и только жилка под подбородком затрепетала сильнее, словно наполнилась жизненной силой.
– Маша, милая, любимая, только не умирай! – Митя снял с нее мокрую одежду, завернул девушку в свою рубаху, потом в куртку, поднял на руки и огляделся по сторонам. Куда идти? Где найти подходящее убежище, такое, чтобы ночная прохлада не застудила его любимую, а он бы сумел согреть ее, привести в сознание?
Ночная темнота, рассеянная бледным сиянием месяца, придавала и самой реке, и нависшим над ней обрывам, обломкам скал, ольховой чаще, берегам, забитым наносником, какой-то жуткий, почти мистический облик.
Проваливаясь по колено в песок, Митя быстро миновал берег и углубился в лесную чащу. Усталость и изматывающая его слабость отступили, он ощутил неожиданный прилив сил. Какое-то непонятное чувство заставляло его все дальше и дальше уходить в глубь тайги. Там оказалось теплее, чем на открытом месте. Да он и сам разогрелся от быстрой ходьбы. И по-прежнему чувствовал себя так, будто только что народился на свет. И, прижимая Машу к груди, более всего на свете хотел, чтобы жар его тела хотя бы немного согрел девушку, растопил леденящий холод, овладевший ее телом. Изредка он останавливался, приникал к ее шее губами, убеждаясь, что она жива. Теперь он различал Машино дыхание, а тело ее стало более гибким. В какой-то момент Митя даже уловил едва заметное движение. Это шевельнулась ее рука, которую он закинул за свое плечо.
– Только не умирай, Машенька! Я так люблю тебя! Только не умирай! – твердил он как заклинание, пробиваясь сквозь чащу, минуя завалы камней; переходил вброд многочисленные ручьи и болотца, карабкался на увалы и спускался в распадки – и все это без всякого роздыху, без единой остановки. Он спешил неведомо куда, торопился унести любимую подальше от того страшного места, где они чуть не приняли гибель, где навсегда пропали в темных глубинах Аргуни Антон и Васена...
Низкий туман опустился на тайгу, и теперь Митя шел словно по облаку, проваливаясь в него выше колена. Холодные струйки сбегали по его спине, слипшиеся от пота волосы свесились на лоб, лезли в глаза, но он не останавливался даже для того, чтобы отвести их с лица. И совсем не удивился, когда впереди в мутной пелене увидел вдруг дрожащее красное пятно – отсвет далекого костра. Он просто не мог не появиться! И Дмитрий пошел еще быстрее, не думая об опасности. Впереди костер – значит, там люди, тепло, еда, там спасение!
Но за несколько десятков шагов от огня он будто очнулся, остановился, пытаясь разглядеть, есть ли кто-нибудь около костра. Он понимал: те, кто его развел, не опасались, что их заметят, значит, это не казачья засада, а, вполне возможно, охотники или одинокий бергал, забредший в эти дикие края в поисках золота.
Присмотревшись, он заметил в густом березняке, затянувшем давнюю гарь на пологом склоне горы, приземистую и неказистую избушку, срубленную из грубо обтесанных бревен, с крохотным оконцем, обращенным на восток и затянутым, очевидно, бычьим пузырем.
Митя осторожно приблизился к ней. Дверь в избушку была открыта. Пригнувшись, он переступил через порог. В избе была всего одна комната, добрую половину которой занимала деревянная, срубленная топором кровать, покрытая лоскутным одеялом. В глинобитной печурке потрескивали дрова, а в закопченном котелке упревала пшеничная каша. Над окошком, на полочке – почерневшие иконы, под ними едва теплится лампадка. Она да еще огонь в печи – единственные источники света в этом жалком жилище.
Митя помедлил некоторое время, надеясь, что хозяева не заставят себя ждать, если только не попрятались с перепугу. Возможно, они сами опасаются встречи с незваным гостем...
Он прошел в глубь избы и положил Машу на кровать, а сам вышел наружу и огляделся по сторонам. Недалеко от избушки находился невысокий сруб, на котором стояло берестяное ведро. Митя вдруг почувствовал сильнейшую жажду. С того момента, как он очнулся на берегу реки, у него еще и капли воды во рту не было. Он подошел к срубу, который, как оказалось, огораживал родник, пробивающийся из-под скалы, взял в руки ведро и совсем уж было приготовился зачерпнуть воды, как услышал за спиной крик:
– Изыди, сатана! Отойди от сруба, анчихрист!
Митя оглянулся. От леса к нему спешила сгорбленная чуть ли не до земли старуха. В руках она держала несколько березовых полешек, но до сруба их не донесла, бросила на землю и грозной коршунихой налетела на непрошеного гостя:
– Убирайся, анчихрист! Пошто не знаешь, что без молитвы за водой негоже лезть! – Она выхватила из его рук ведро, торопливо закрестилась, забормотала молитву и вдруг подняла голову и узрела крест и образок на Митиной груди. Вмиг с необычайной резвостью отскочила от него, и с еще большей скоростью замелькала ее скрюченная, похожая на куриную лапку рука, творя крестное знамение.
– Свят! Свят! Свят! – почти в голос кричала старуха, отступая к своей избушке. – Спаси мя и помилуй душу мою, Господи Исусе! Не дай лицезреть еретика!
Еще больше согнувшись и прикрыв лицо черным платком, и так надвинутым по самые брови и заколотым под подбородком, она юркнула в избушку и тотчас же вылетела наружу, задыхаясь от страха. Упала перед избой на колени и стала бить поклоны в сторону закрасневшейся над лесом полоски зари.
И только сейчас Митя догадался, куда он попал. Бабка была из старообрядцев, крестилась двумя перстами, вот почему так напугалась его образка и того, что он прикоснулся к ее ведру. Он уже знал, что в тайге немало подобных тайных убежищ, где спасаются от мирской скверны, от царской и барской неволи, от
