оторваться от его глаз, в которых отразилась ее любовь и, слившись с его любовью, перелилась в нее огненным, сжигающим душу потоком.
– Милый, нам пора ехать, – проворковала ласково Лубянская и вдруг поднялась на цыпочки и на глазах у Насти поцеловала графа в щеку. Но Сергей, похоже, не обратил никакого внимания на столь явное проявление любви со стороны невесты. Он медленно выпустил Настину руку, глаза его подернулись влажным блеском, и он неловко улыбнулся, словно извиняясь за проявленную слабость. Фелиция еще крепче прижалась к жениху и с явным торжеством взглянула на Настю. Граф последний раз посмотрел на Настю, отвернулся и повел Лубянскую к выходу.
Почти теряя сознание, Настя смотрела, как он уходит, и даже неугомонная семейка притихла за ее спиной и проводила взглядом графа и его будущую жену. Рослая полногрудая женщина вдруг выдохнула его имя, потом чуть тише имя его невесты и, повернувшись к мужу, что-то возбужденно зашептала ему на ухо. Он поперхнулся горячим чаем, после чего проговорил: «Ей-богу, Марта, вечно тебе что-то мерещится!»
Сергей тем временем коснулся ручки двери, чтобы открыть ее перед Фелицией, но дверь вдруг распахнулась, чуть не ударив графа, и на пороге возник Фаддей. Сквозь шум Настя не расслышала, что сказал поэт, но Ратманов на мгновение остановился, сердито дернул головой и ответил Багрянцеву. Лицо Фаддея пошло красными пятнами, он отступил в сторону, а Сергей уже на пороге оглянулся, посмотрел на Настю и вместе с Фелицией вышел. И в этом быстром взгляде был укор мученика, взошедшего на костер, который она подожгла своими собственными руками.
Настя подошла к окну. Она видела, как Сергей помог Лубянской подняться в карету, сел сам, и экипаж отъехал, оставив в ее памяти четкий мужской профиль в окне кареты. Некоторое время она молча смотрела в окно, за которым навсегда исчез человек, которого она любила больше жизни и без которого жизнь потеряла всякий смысл.
Она не видела, что Фаддей о чем-то оживленно беседует с полногрудой дамой и ее супругом. Достав кошелек, он отсчитал несколько ассигнаций и протянул их чрезвычайно довольной этим обстоятельством даме, потом поцеловал ей руку, кивнул головой ее мужу и, насвистывая мотив из популярной оперетты, подошел к своей спутнице. Настя с недоумением посмотрела на улыбающегося поэта.
– Что с вами, Фаддей Ильич?
– Извините, Настенька, что я веселюсь, когда вам так плохо. Но смею вас уверить, еще не все для нас потеряно, – он преувеличенно тяжело вздохнул. – Вы не представляете, как мне надоели два барана, которые уперлись рогами в землю, бьют копытами, и их невозможно ни уговорить, ни убедить, ни сдвинуть с места.
– Надеюсь, я не в числе этих баранов? – поинтересовалась Настя.
– Ни в коем случае! – замахал руками Багрянцев. – Под вторым бараном я подразумеваю Андрея. Он настолько влюблен в вашу маменьку, Настя, что окончательно сошел с ума и даже слышать не хочет о женитьбе на ком-то другом.
– Граф... Андрей... влюблен... в мою... маму?! – Настя уставилась на поэта, не веря своим ушам. – Я думала, что он не узнал ее. Мама ни разу не сказала мне, что он... что он как-то по-особому относится к ней...
Поэт рассмеялся.
– Смешная вы девочка, Настя, ну какая же мать станет делиться с дочерью подобными секретами?
– Да, вы правы, – согласилась с ним Настя.
Теперь ей стала понятна и необычная настойчивость графа, и его странный взгляд на лестнице в доме Ратмановых, когда он пришел на помощь матери, не дав ей упасть. Господи, какой же она была дурой, когда думала, что его чрезмерный интерес к их семейству вызван лишь желанием помирить ее с Сергеем. Настя улыбнулась и посмотрела на Фаддея. Теперь ей есть о чем поговорить с мамой, она не допустит, чтобы ее мама прожила всю свою жизнь в одиночестве. Достаточно судьбы, уготованной ее дочери.
– Настя, – Багрянцев осторожно тронул ее за плечо, – нам нужно срочно возвращаться. Открылись некоторые обстоятельства, которые мне необходимо обсудить с вашей маменькой и Глафирой Афанасьевной.
– Ну что ж, Фаддей Ильич, поехали! – сказала Настя устало, взяла поэта под руку, и они вышли во двор, где их дожидалась коляска с гербом графов Ратмановых.
Глава 34
– Настя, пожалуйста, открой! – в который уже раз Ольга Ивановна постучала в дверь, и в который раз Настя попросила оставить ее в покое до завтрашнего утра. Ольга Ивановна вздохнула и спустилась в гостиную. Глафира близоруко сощурилась и посмотрела на подругу.
– Ольга, ты похожа на привидение! Успокойся, теперь ты ничем ей не поможешь. Выплачется, погорюет и успокоится. Ни она первая, ни она последняя...
– Ох, Глаша, если бы только в этом было дело! Мне просто необходимо с ней поговорить. Появились такие обстоятельства, что не сегодня-завтра мы пойдем по миру.
– О господи, – Глафира торопливо перекрестилась, – что еще за обстоятельства, объясни на милость! Вот и у Фаддея тоже какие-то обстоятельства появились, ничего не объяснил, убежал как ошпаренный!
– Не знаю, что там у Фаддея, но у меня просто отчаянное положение! Сегодня Райкович предъявил к оплате долговые расписки Кости почти на миллион рублей. Правда, он пока настроен содрать с меня только проценты, но это не менее трех сотен. Мне придется расстаться с рудниками и, возможно, продать дом в Красноярске...
– Негодяй! – Глафира покачала головой. – То-то я смотрю, он выскочил из моего кабинета, чуть не танцуя от счастья. Но это ваза, которую ты нечаянно разбила?..
– Я очень жалею, что не расколотила ее о голову Ратибора, – Ольга Ивановна улыбнулась. – И не танцевал он, а убегал во все лопатки. Испорченная дверь, Глаша, тоже на моей совести. К сожалению, она оказалась на пути каминных щипцов, и я не успела снести ему череп!
Глафира с изумлением уставилась на подругу.
– Ну и развоевалась ты, дорогая! Неужели ты ничего не знала о Костиных долгах?
– Даже не подозревала! Весь день я пыталась вспомнить, говорил ли об этом Костя, и не вспомнила такого случая. К тому же я всегда знала, буквально до копейки, откуда взяты деньги на очередную экспедицию. Мы ужимались в расходах, отказывались от каких-то приобретений, но никогда Костя словом не обмолвился, что кто-то ссужает его деньгами. Он даже гордился, что ни у кого не просит помощи, а обходится собственными средствами. На моей памяти он ни разу не заводил разговора о покупке нового оборудования для действующих рудников, клянусь тебе, Глаша! Только однажды он посетовал, что разработка нового месторождения потребует колоссальных затрат, но это было из области прожектов. А тут вдруг такие суммы! Я просто не поверила своим глазам!
Глафира задумчиво посмотрела на нее и покачала головой.
– По-моему, дорогая, здесь что-то не так. Костя твой погиб, и эта отвратительная обезьяна может придумать что угодно. Очевидно, в этом следует разобраться.
– Глаша, ничего тут не поделаешь! Это был определенно Костин почерк. Кроме того, на документах стоят подписи двух свидетелей. Даже если расписки липовые, Райкович найдет, чем расплатиться с этими людьми, и они на Библии поклянутся, что присутствовали при передаче денег и подписании документов.
– Подожди, не впадай в панику раньше времени. У меня есть знакомый, который помешан на изучении разных почерков. Ему ничего не стоит определить, подлинные это расписки или нет. У тебя же есть Костины письма, чтобы было с чем сравнить?
– Письма-то есть, но нет расписок, вряд ли мне удастся заполучить их, пока я не расплачусь полностью.
– Но это невозможно, Оля! – Глафира с сожалением посмотрела на подругу. – Я знала, что он свинья, но не до такой же степени? Он же пустит вас по миру!
– За себя я не боюсь, Глаша, – Ольга Ивановна всхлипнула, – но как быть с Настей? Она и так осталась без денег, когда отказала графу. Теперь я не смогу учить ее в Париже. Бедная моя девочка! Я даже боюсь сказать ей, что нас ожидает в самом ближайшем будущем!
– Но неужели нет никакого выхода, дорогая! Возможно, следует поговорить с ним более мягко и...
– Выход есть, Глаша! – Ольга Ивановна встала и подошла к окну. Непроглядная темнота окутала город. И только редкие огни фонарей изредка выплескивали слабые вспышки света, не способные разогнать мрак и
