Ирина Мельникова
Стихийное бедствие
Александру Бушкову – с признательностью
Все происходящее в романе – плод авторской фантазии, возможные совпадения с реальными событиями и людьми абсолютно случайны.
Пролог
Ксения сладко потянулась и неожиданно для себя рассмеялась. Похоже, хандра, обуявшая ее после нескольких очевидных проколов и нудных разборок с начальством, наконец оставила Ксению в покое.
Она подпрыгнула несколько раз на месте. Когда-то в детстве ей казалось, что так она быстрее подрастет, теперь же просто проверила эластичность мышц. Сделав пару энергичных взмахов руками, спрыгнула с крыльца, минуя ступеньки. И отметила про себя, что для своих сорока проделала это не менее лихо, чем ее Катька.
Запрокинув голову, Ксения посмотрела на окна мансарды, где спала ее восемнадцатилетняя дочь, Екатерина Афанасьевна Остроумова, вернувшаяся с деревенской дискотеки далеко за полночь. И, судя по количеству децибел, свалившихся среди ночи на уши ее бедной матери и бабушки, давно привыкшей к внучкиным проделкам, Катьку провожало не меньше десятка местных кавалеров на своих давно забывших о глушителях, рычащих и плюющихся выхлопными газами механических чудовищах о двух колесах.
Несмотря на прерванный сон и небольшой воспитательный скандал с Катькой, Ксения не изменила давней привычке и поднялась до восхода солнца, чтобы пробежаться по уходящей круто в гору лесной тропе. Та начиналась сразу за огородами, примыкавшими к забору дачи, резво взбегала на песчаный увал, с которого открывался удивительный вид на заречные луга, редкие перелески и вырастающие прямо из облаков далекие громады гор.
Ксения оглянулась на стену соснового бора за спиной.
Он окружал село с трех сторон, и сейчас верхушки деревьев розовели в лучах восходящего солнца. Где-то, в самой глубине леса, робко и глуховато прокуковала кукушка. Вслед ей негодующе прокричала сорока и, снявшись с куста, ринулась с увала вниз к огородам, где уже виднелись спины неугомонных соседок, решивших до того, как день разгуляется, выполоть первые сорняки на грядках.
Ксения вдохнула полной грудью свежий, настоянный на молодых травах воздух. Кожа на обнаженных до локтя руках покраснела от утреннего холодка. А стоило ей остановиться, он тут же пробрался под футболку и точно ожег кожу. Ксения зябко поежилась и, чтобы согреться, ускорила шаг.
Хорошо натоптанная, усыпанная сухой хвоей тропа вилась меж прямых, как свечки, сосен. Первые солнечные лучи едва пробивались сквозь густой подлесок, словно язычки пламени мелькали в траве марьины коренья и редкие куртины жарков – до них еще не добрались жадные руки ребятни, вовсю торгующей цветами на автобусной остановке и вдоль трассы. Надо сказать, что цветочная продукция шла нарасхват. Ксения тоже иногда покупала букетики стиснутых в плотный пучок цветов.
Но то были незабудки. Ксения освобождала их от стянувшей стебли резинки, расправляла и опускала в широкую вазу, так что цветы почти плавали в воде. Крошечные капельки бирюзы, окаймленные зеленью листьев, были чудо как хороши на фоне белоснежной скатерти.
Незабудки Ксения любила с детства. По весне стоило только пригреть солнцу, как пойменные луга затягивало нежной голубизной. Девушки плели из них венки на Троицу и в ночь на Ивана Купалу, а потом опускали на воду, чтобы узнать, сбудутся ли их тайные мечты о счастье. Венки уплывали, а вслед за ними уплывали и терялись вдали робкие девчоночьи надежды. И все равно школьницей Ксения исправно собирала незабудки, и плела венки, и мечтала... слишком много мечтала, чтобы этому суждено было сбыться. Но незабудки всегда стояли на ее письменном столе с самой весны до первых осенних заморозков. Не подснежники, не жарки, не ромашки, а именно незабудки – скромный подарок сибирского лета.
Ксения присела на низенький пенек и вытянула вперед руку с кедровыми орехами на ладони. Тотчас крупная рыжевато-пепельная белка скользнула вниз по стволу ближайшей сосны. Оказавшись на земле, она смело приблизилась к руке и, ловко подхватывая передними лапками с ладони Ксении орехи, принялась запихивать их за щеку. За этим занятием зверек не забывал то и дело поглядывать в сторону дерева. И вскоре двое бельчат вслед за мамашей приблизились к пеньку и суетливо забегали неподалеку, выказывая тихим свистом возбуждение от предчувствия близкого завтрака.
Женщина протянула ладонь в их сторону. Бельчата тут же отскочили в сторону, замерли в настороженной стойке с поднятыми вверх головками, испуганно поблескивая глазенками-бусинками. Тогда Ксения поднялась с пенька и высыпала на него остатки орехов.
Белка в компании со своим потомством тут же юркнула в траву. Ксения засмеялась. Все равно вернутся, и через секунду после ее ухода на пеньке даже запаха орехов не останется.
Она пошла в гору чуть медленнее – начался самый крутой участок подъема. Здесь тропу, словно вздувшиеся вены, пересекали корни сосен, более разлапистых и коренастых, чем те, что росли у подножия увала.
Перепрыгивая через корни и редкие камни, Ксения одновременно считала пульс. Хорошо, уже не зашкаливает за сотню ударов в минуту, как в старые добрые времена, а бьется в режиме девяноста. А если учесть, что сегодня она двигалась в более быстром темпе, чем неделю назад, сразу после возвращения в Григорьевку, то и отлично! Здесь, на берегу Енисея, рядом со старыми крайкомовскими дачами, вознеслась «Сиротская слобода» – целый городок богатых особняков, на фоне которых добротная двухэтажная дача ее матери – Клавдии Михайловны Потехиной, бывшего председателя партийной комиссии крайкома партии, смотрелась, по словам хозяйки, не иначе как хижиной дяди Тома.
На жалобы Клавдии Михайловны по поводу убогости своего жилища, которое она по привычке называла «дачей», ни Ксения, ни Катька внимания не обращали. Дочь – по причине нечастых приездов домой, когда особо нуждалась в отдыхе и тишине. Внучка редкие визиты бабушкиных друзей полностью компенсировала за счет собственных – громкоголосых молодых людей с непомерными амбициями и длинноногих девиц со слабым намеком на интеллект...
Задумавшись, Ксения не заметила, как тропа взлетела на вершину и затерялась среди камней, покрытых розовым ковром из цветущего чабреца. Здесь она обычно сбрасывала футболку и делала зарядку, совершенно не заботясь о том, что кто-то увидит ее обнаженной. «Сиротская слобода» спала чуть ли не до полудня, и за все время пребывания в Григорьевке Ксения так и не увидела никого из местных обитателей в этот час на тропе, которую давным-давно избрала для пеших прогулок.
Утренние процедуры обычно заканчивались умыванием в ручье, берущем свое начало где-то в камнях.
Противоположная сторона увала была более пологой и менее лесистой. Она заросла мелким кустарником и была загромождена плитами желтого песчаника. Их Ксения перемахивала на бегу, надеясь, что со стороны это выглядит достаточно грациозно. Профессиональная привычка постоянно видеть себя глазами других частенько мешала ей наслаждаться жизнью в полной мере. Но, с другой стороны, жесткий контроль за внешностью и эмоциями позволял ей чувствовать себя чуть ли не ровесницей дочери. По крайней мере, в ее майки и джинсы Ксения влезла бы без особых осложнений, не будь Катерина на добрую голову выше своей мамаши.
Хорошее настроение превращалось в отличное. Представив на секунду физиономию продюсера своей программы, Ксения раскрутила над головой майку и, расхохотавшись, прибавила скорости. Видел бы Егор, как она мчится по склону с голой грудью и в едва заметных на загоревшем до черноты теле трусиках! Ей захотелось крикнуть во весь голос что-нибудь веселое, лихое, и она ничуть не удивилась возникшему вдруг восторгу. Просто сегодня ей приснился удивительный сон.
Она не помнила его, только чувствовала отчего-то необыкновенное счастье. Это ощущение так долго не посещало ее! Видно, особых причин для его визитов не было.
Майка внезапно зацепилась за куст, и Ксения едва не растянулась на камнях, успев представить, сколько ссадин и синяков продемонстрирует в первую же ночь Егору. За три дня, оставшихся от отпуска, они только-только расцветут во всей красе.
Она выругалась и потянула майку на себя. Та не поддавалась, а рвануть сильнее значило оставить на
