угловатыми, более неуклюжими, он сделал еще несколько медлительных шагов, потому только, что не знал, как упразднить свою беготню, сделать так, будто ничего этого не случилось. А движения родителей — они ничем не походили на отца и мать, возмущенных строптивостью ребенка, а уж тем более на охотников, имающих дичь; странно немая сцена была насыщена тревожным страхом, в конце концов перед ребенком, который уже едва не падал, вырос отец, широко расставив ноги, большой, но вместе с тем удрученный, печальный, и почти беззвучно произнес одно-единственное слово:
Мальчик остановился, втянул голову в плечи, не в силах не то что шагнуть, но даже пошевелиться. Значит, вправду так бывает: что бежать вдруг больше не можешь! И не кто-нибудь, а отец отнял у него способность двигаться, парализовал его. Он стыдился, боялся наказания и унижения, но лишь внешне, как неприятное жжение на лице. Внутри же горело что-то наподобие факелов из сна, выжигая дыры во всех привычных картинах. Он хотя и дома, но что-то такое вспыхивает, и дом вдруг оборачивается преисподней.
Он не поднимал глаз на отца и потому не видел, каким жутким страхом объят сам этот мужчина. Нет, не видел. Видел на столе раскрытую книгу, которую отец недавно читал, видел в углу комнаты материну прялку, а рядом, у скамейки, вышивание сестры. Видел порядок, от которого хотел убежать, хотел, но не мог.
— Слушай, Хилли, тебе…
— Хильдегунда!
— Ладно, пусть Хильдегунда. Тебе снились в детстве повторяющиеся сны, кошмары, когда ты снова и снова…
— Когда хочешь убежать, но не можешь, вообще не способен пошевелиться, ты это имеешь в виду, да? Конечно. Такое снится каждому.
— Что значит — каждому?
— То и значит. Это вполне нормально, в определенном возрасте.
— С чего ты взяла?
— Что?
— С чего ты взяла, что каждый…
— Ну а ты с чего взял, что…
— Я в том смысле, откуда ты знаешь, что такие кошмары бывают у каждого.
— Первый семестр детской психологии. Я изучала психологию. Ты же знаешь!
— Ах да. Забыл.
— Господа. Телятина. Можно ли?..
— Разумеется. Прошу вас, подавайте!
Виктор и Хильдегунда молча смотрели, как сервируют горячее; официанты уже явно забавлялись, однако метрдотель по-прежнему пребывал в заметном смятении.
Наконец он добрался до Виктора, продемонстрировал ему бутылку вина, показал этикетку и чопорно произнес:
— «Грюнер Фельтинер Кабинет» урожая тысяча девятьсот девяносто седьмого года, от Алоиза Хотци, виноградники Турмхоф.
Виктор кивнул, позволил налить себе глоточек.
— Превосходно!
— Эдуард заказал бы сейчас красное вино, а Мария — минеральную воду…
— Почему ты так решила?
— Эдуард ведь всегда пил только красное, что бы ни подавали из еды. Сперва апельсиновый сок как аперитив, а потом красное вино. Ну а Мария никогда не пила алкоголь. Она неизменно…
— Но это же было страшно давно. Почем ты знаешь, что за минувшие годы она…
— Разве ты не заметил, что, когда мы чокнулись, она только пригубила свое просекко? Из вежливости. Сейчас она бы пила воду. Как раньше…
— Ты ничего не забыла, верно? А к тому же всегда подмечаешь…
Нет. Надо последить за собой. Он уже многовато выпил и, кажется, способен произносить лишь напыщенные фразы. Чуть не сказал: а к тому же подмечаешь непрерывности. Ну и фраза! И вообще: что бы он ни имел в виду, это не может быть правдой. Кроме самого себя, он не знал никого, кто бы с годами изменился так сильно, как Хильдегунда. Жизнь с множеством изломов. Он слегка захмелел, а потому будет веселым и все такое, а не…
— Что?
Виктор только рукой махнул.
— В самом деле любопытно, что кой-какие вещи у людей совершенно не меняются. И какие именно. К примеру, у тебя… Вот! Вот опять, точь-в-точь как в школе!
— Да о чем ты?
— Точь-в-точь как тогда! Когда нервничаешь, ты слегка потеешь, и очки сползают на кончик носа, а ты вытянутым средним пальцем возвращаешь их на место. Но поначалу всем кажется, будто ты делаешь непристойный жест!
Хильдегунда выставила собственный средний палец, засмеялась и ткнула им себе между глаз. Виктор взял бокал — да, он и впрямь изрядно навеселе, надо последить за собой, — приподнял (мол, твое здоровье!) и сказал:
— Жаль, ты сидишь так далеко. Не чокнешься. При том что сегодня мне хочется все время пить за тебя.
— Ну вот, пожалуйста. И это тоже.
— Что?
— И это тоже ничуть не изменилось. Ты и раньше отпускал банальные шутки. На чем бишь мы остановились? На снах. Почему ты спросил?
— О чем?
— О снах. Почему ты спросил, не бывает ли у меня повторяющихся…
— Ах да. Хочешь убежать и не можешь. Ты сказала, это нормально. Но каков был контекст, я имею в виду… Бутылочку минеральной, будьте добры, принесите бутылочку минеральной! — крикнул он вдогонку официанту, после чего продолжил: — Какова была обстановка в этих снах, когда ты хотела убежать и не могла?
— Ну, например, мне снилось, будто я стою посреди улицы и прямо на меня едет машина, а я вдруг не могу пошевелиться, машина все ближе, ближе, и еще: кругом темнота, я знаю, что шофер меня не видит, и хочу убежать, но не могу. Или я иду по лужайке, вернее по косогору, и вдруг откуда-то сверху катится валун, громадный такой, круглый, опять же прямо на меня, я хочу увернуться, и сперва это даже удается, но валун вдруг меняет направление и снова катится прямо на меня, грозит раздавить, а я вдруг цепенею, стою как вкопанная!
— Но тебе когда-нибудь снилось, что ты словно парализована, потому что угроза вполне конкретна…
— Так ведь и это вполне конкретно!
— Да, но я имею в виду реалистично, как бывает исторически, на самом деле…
— Что-что?
Виктор выпил стакан воды и попробовал начать еще раз:
— Например, кто-то приходит за тобой, хочет забрать и…
— Кому надо меня забирать?
— Так вот, ребенком я снова и снова видел во сне, что кто-то приходит забрать меня, вернее нас — маму и меня. Отец, как ни странно, никогда в этих снах не появлялся. Сперва я слышал, как вверх по лестнице топочут сапоги. Понятия не имею, откуда я знал, что это мужчины в сапогах, просто знал, и всё. Потом раздается стук в дверь, громкий, бесцеремонный, слово ее вот-вот вышибут ногой. Мы с мамой подбегаем к окну, смотрим на улицу. Там темно, но мы различаем у дома мужчин в длинных кожаных пальто. Мчимся в комнату, выходящую во двор, опять глядим в окно. Во дворе тоже стоят эти люди. Гестаповцы.
