– Просто заткнись.
– Почему бы вам не пристрелить меня, леди? Тогда бы я и заткнулся.
Она передернула плечами и продолжила путь быстрее. Она была права, подумал Клэй. Он говорил чересчур много. Но потом его осенило: безумие меняет человека, вытаскивает на поверхность то, чего раньше не было. Как забавно быть другим.
– Эй, подожди меня, – крикнул он. Она услышала его шаги. Поскольку он торопился, были они неуклюжи. – Мне плевать, нравится ли тебе то, что я говорю, противно ли тебе или ты этого не понимаешь. Ты… Ты… Кто тебя вообще просил слушать? От того, что я говорю, мне становится гораздо лучше. Я никогда в жизни столько не говорил. Все то дерьмо, в котором я оказался, выходит из меня с этими словами, понимаешь? Мардж говорила, что мне стоит сходить к психоаналитику – им платят, чтобы они слушали. А здесь все – бесплатно. Единственное, что мне нужно – выплеснуть все это, и тогда станет полегче. Так или иначе, мы фактически разведены. Ну, знаешь, как бывает: женаты, но вместе не живем. Она придумала, как распорядиться своим временем. Дочка – в школе, а Мардж слишком щепетильна, чтобы тратить мои деньги, поэтому она снова обзавелась учеником. История искусств или что-то вроде этого. Черт, а мне здесь нравится! Я говорю, и никто со мной не спорит. Вот бы она сейчас меня увидела и услышала, что я несу. Ни за что бы не поверила. Послушать ее, так я вообще не разговариваю. Мне наплевать, может, ты глухая или ничего не соображаешь в этих делах. Здесь у вас не очень-то заботятся об этом, так ведь? Вы просто забираетесь в кусты и трахаетесь. Вот почему вас так много, правильно? Я вижу, как перед моими глазами пляшет лицо – как раз там, где находится твоя задница. Это лицо принадлежит мне. Клэйтон Уэйн-Тернер собственной персоной изображен на твоей заднице. Мардж собиралась стать журналистом, но для начала поселилась на Марне. Она была хорошей матерью, надо отдать ей должное. Лучше, чем пьяная сука, которая нянчила меня, доложу я тебе.
Я могу так говорить о своей матери потому, что она вовсе и не была мне матерью, и, что бы я ни делал, все было не так. И все было бы в порядке, если бы шло так и дальше. Так нет же. На протяжении многих лет я был принцем. Я не мог неправильно поставить ногу, я даже гадил золотыми слитками. А потом она пала жертвой своего образа жизни, и все изменилось. Дело в том, что она пила всю свою жизнь и в результате стала толстой, скучной и уродливой и могла только плакать. Она уже никого не могла найти для развлечений. Ей, как и мне, приходилось покупать секс, но ей это не нравилось. Видишь ли, моя матушка принадлежала к американской аристократии – к тем людям, которых вы, ребята, ненавидите…
В общем, пару месяцев назад она умерла. Я был занят на этой войне, но потом я вернулся. Мне этого не хотелось, но я вернулся. И Мардж приехала. Ты, наверное, видела фотографии в газетах. С ней приехала проститься добрая половина всех шишек из бизнеса, церкви и сената. По-моему, они положили к ней в гроб целый ящик выпивки. Но Мардж не такая. Она – тоже голубых кровей, как и моя мамаша. У них там, как и у нас, не выходят замуж просто так. И им нисколько не полегчало, когда помер хлопковый король. Мардж была высокорожденной, но когда нет денег, благородное происхождение это – тюрьма. И я стал ее билетом на волю, понятно?
Черт, у нас ведь не было ничего общего! Ей не нравится плавать, а мне плевать на эти линии и цветные пятна, которые она называет современным искусством. Она терпеть не может военную форму и ненавидит заниматься со мной любовью. Возможно, моя матушка сумела в этом разобраться. Может быть, она пыталась помочь мне, защитить меня? Однако она ни от чего меня не защитила. Жена выносила меня потому, что у меня были деньги. Мой отец и ее отец и весь их клан понимали в этом толк, и будь уверена, так будет всегда. Когда ваши ребята шлепнут меня, Мардж позаботится, чтобы моя дочь родила ребенка с благородной кровью в жилах. Мардж сохранит все это, поскольку она щепетильна. Что ж, она не тратит моих денег, да и мое имя на самом деле мне уже не принадлежит. Так почему же она не избавилась от меня? Вот почему мне нравится иметь дело со шлюхами: использовал, заплатил и бросил. Верно?
Господи, как же она ненавидела его в этот момент! Его больное сознание и его извилистый монолог вторгались в ее мир. Она вслушивалась в каждое слово, и ее тошнило. Какой же он высокомерный, бесчувственный и жадный подонок. Его худое лицо пряталось в уродливой поросли грязных светлых волос. Она ненавидела его походку, то, как он рассказывал о сословии, из которого вышли его мать и жена, о своих деньгах. Все в нем было ей отвратительно. Впрочем, какое ей до него дело? Ну конечно же, он был свиньей – бомбил ее народ, но что ей-то было за дело? Ей было приказано выслушать, запомнить и доложить. Никто не приказывал ей злиться.
Она остановилась, чтобы взглянуть на него, но он этого не увидел. Он продолжал идти, пока не наткнулся на нее.
– Извини, – произнес он, – я не заметил.
– Можешь не извиняться.
От него плохо пахло. С этим зловонием нужно было что-то делать. На его одежде расплылись большие влажные пятна.
– Я не извиняюсь. Просто я грязный. Я не мылся уже два дня. Даже мухи шарахаются от меня как от чумы.
Тень улыбки пробежала по ее губам.
– Ты не могла бы для меня кое-что сделать?
– Пошевеливайся.
Второй мужчина уселся на камень позади Клэя с оружием наготове. На его лице не отражалось ничего. Он был похож на автомат.
– Если ты хочешь доставить меня туда, куда мы направляемся, ты бы лучше поскорее нашла место, где я мог бы помыться. В этой вашей заросшей стране я могу подхватить черт знает что. Я предпочел бы умереть чистым, леди.
– У меня есть имя.
– Да неужели? У меня тоже. Я – Клэй, – он улыбнулся. – И от меня не всегда так воняет. А как люди зовут тебя?
– Бернадетт, – просто сказала она. – Меня зовут Бернадетт.
– Это ведь французское имя, верно?
– Да.
– А как тебе удалось обзавестись французским именем?
