– Нет, все здоровы, не волнуйтесь.
– Почему ты так легко одет? Ты что, собрался ехать на заработки?
Давиду сразу понравилась эта идея.
– Да, уезжаю работать в Соединенные Штаты.
– Неужели? Ох, и напугал же ты меня, парень! Значит, ты больше не работаешь с отцом на лесопилке?
– Нет, уже не работаю.
– Ты на чем приехал?
– Прилетел на самолете.
– Ну, как там у вас, в Чакале? – Минуты две ушло на то, чтобы ввести тетю в курс деревенских новостей.
– Холодрыга страшная.
– Как родители?
– По-старому.
– А сестры?
– Подрастают.
«Да что ты будто неживой, расскажи ей, как ты только что убил человека!» – Давида снова затрясло. Ему не хотелось говорить тете о своей бессмертной части; та заметила перемену в племяннике, но решила, что он просто устал с дороги.
– Ты ужинал?
«Знаменитое мексиканское гостеприимство! – не замедлил прокомментировать голос. – Вот истинная матрона?»
– Нет, но я не голоден.
– Пойдем-ка на кухню. Мария Фернанда и Джонленнон уже улеглись спать, а твой дядя смотрит телевизор. Что там, в Чакале, всё танцуют?
– Да, как обычно.
– Воображаю себе: замужние и невесты в одном углу, холостячки в другом, их обхаживают кавалеры, и не дай бог кому-то из них сунуться куда не положено, верно ведь? Ну, да бог с ними! – улыбнулась тетя. – Помнишь, когда мы в последний раз приезжали к вам в гости, на Пасху? Боже праведный, какая стояла холодина! Почти два года минуло с тех пор. И дернуло нас пойти на эти танцы! Один приставучий все домогался, чтобы Нена пошла с ним танцевать, ей даже плохо стало, бедняжке! – В памяти Давида тот случай не сохранился, зато он хорошо помнил своего двоюродного брата.
– Тетя, а как дела у Чато?
Чато был старше Давида почти на два года и уже учился в университете на экономиста. В детстве, когда родители привозили их друг к другу в гости, он никогда не отказывался поиграть с младшим братом; позже стал защищать его от обидчиков, с готовностью отвечал на мальчишечьи вопросы, а поздними ночами оба всматривались в звездное небо, и Чато учил Давида ориентироваться в мириадах светящихся точек: «Вот Млечный Путь; существует легенда, что он образовался из молока, которое отрыгнул Геракл, когда был еще грудным младенцем. Наша Земля тоже находится в этой галактике». Дважды Чато брал Давида с собой в кино; в первый раз смотрели картину о таких же двоюродных братьях, как они, которые и жили тоже один в городе, а другой в деревне. Герой второго фильма – парень, только что окончивший университет, – переспал с одной сеньорой, а потом по уши влюбился в ее молоденькую дочь, но у нее, как у Карлоты Амалии, уже был жених. Вот брату Давид рассказал бы и о том, как убил камнем Рохелио, и о своей бессмертной части – тот бы сумел выслушать и понять.
Тетя не сразу ответила на его вопрос.
– Чато здесь больше не бывает, он уже восемь месяцев не живет дома, ввязался у себя в университете в какую-то политику, хорошо хоть тебе, мальчик мой, ничего подобного не грозит! Хотят, по его словам, мир переменить, можешь в такое поверить? Твой дядя говорит, они даже себе носки поменять не умеют, а туда же, правительство свергать! Ты уж, пожалуйста, не упоминай Чато в присутствии Грегорио, то есть вообще о нем ни звука, ведь, по правде, он его сам из дома выгнал, велел перестать заниматься глупостями, а тот не послушался. – Тетя говорила и одновременно разогревала на плите мачаку с овощами и фасолью, поставила перед ним сыр, пшеничные тортильяс, налила кока-колы. Давиду есть не хотелось, его усталое тело ломило от боли, в голове царила полная неразбериха. На ум то и дело возвращались события прошедшего вечера: падающее тело Рохелио Кастро, изумленные лица людей, испуганная Карлота Амалия, но самое тревожное – непонятный внутренний голос.
– Мама как себя чувствует? – спросила тетя, не удовлетворенная скупыми ответами Давида.
– Хорошо.
– А сестры – здоровы, все четыре?
– Да.
– А папа?
По правде сказать, Давид очень переживал за отца. До сих пор у того были неплохие отношения с доном Педро Кастро, но смерть Рохелио меняла все, и Давид даже представить себе не мог, что там сейчас с ним происходит.
– У папы все хорошо, работает.
– А ты почему решил в батраки податься, другим позавидовал?
– Да нет, не то чтобы… – Привлеченный голосами, в кухню вошел дядя Грегорио в футболке и шортах, с чисто выбритым лицом.
– Здорово, каброн ты этакий! Как же ты прокрался, что я даже не услышал? Ты один приехал?
– Да.
– А что же твой отец, старый прохвост?
– А-а… он велел передать вам привет!
– У него уже прошел приступ голубизны? – И сам же ответил: – Впрочем, это не насморк, так просто не излечивается!
– Хватит тебе сквернословить, – перебила его жена. – Давид уезжает батрачить.
– Батрачить? Что за дерьмо, племяш, и ты туда же! Не забывай, жадность – смертный грех! Правда в том, что эти ненасытные гринго все тянут к себе: помидоры, баклажаны, чили, огурцы, креветки и даже вас, охламонов! – Дядя налил себе воды из холодильника. – А ты зачем едешь, вам что, денег не хватает?
– Да.
– Старый, ты хочешь есть?
– Ничуточки! Скажи своему педику папаше, чтобы не посылал тебя на ту сторону, а начал торговать на лесопилке пирожками или выращивать марихуану – вы же, черт возьми, в «золотом треугольнике» живете, так или не так?
– Да, вообще-то… – пробормотал Давид.
– Бейсбол закончился? – поспешила тетя сменить тему, не желая, чтобы в голову племянника заронились ненужные мысли.
– Только что, – ответил Грегорио.
– Кто победил?
– Как это – «кто победил», старая? Руки коротки у этих слабаков «Гигантов»!
– Руки коротки?
– Нуда, чтобы подрочить себе…
– Грегорио, прошу тебя! – Тетя повернулась к Давиду: – Твой дядя – янки до мозга костей, только краснокожий!
В эту минуту перед домом заскрипели тормоза двух джипов, раздались громкие крики и топот ног.
– Пречистая Дева Мария! – В кухню ворвался целый отряд полицейских, наставив на присутствующих карабины и огромные пистолеты сорок пятого калибра.
– Всем встать лицом к стене, и чтоб без звука у меня! – рявкнул начальник, толстяк, не помещающийся в собственном мундире, с усами, как у Педро Армендариса. – Обыскать дом самым тщательным образом! – приказал он своим подчиненным.
– Что происходит? – спросил Грегорио.
