агентов, который последним слез с крыши, приблизился к начальнику и шепотом сказал, что живет в этом районе, знает в лицо всех членов семьи и Давид действительно не Чато. Начальник сердито взглянул на него:
– Я не просил вас давать разъяснения! – Вид у него вдруг стал очень усталым. – Пошли отсюда, – приказал он. – Лейтенант, выводите «драконов»!
Когда обитатели дома решили, что вроде бы все уже позади, Маскареньо напоследок поддал Давиду спереди коленом, и тот, скрючившись от боли, покатился по полу.
– Будешь знать, как ломать комедию, Ротозей!
Начальник подошел к Грегорио.
– В следующий раз я арестую вас, и тогда вам придется отвечать за проделки вашего сына!
Они ушли, оставив дверь открытой, и в доме воцарилась гнетущая тишина.
– Вот гадство! – пробормотал Грегорио. – И все из-за этого засранца!
Давид поднял голову и посмотрел в окно; луна была похожа на золотую монету.
3
Он не стал раздеваться, только стянул свои ковбойские сапоги. Джонленнон, спящий на соседней кровати, в очередной раз громко испустил кишечные газы. Внутренний голос твердил ему, что, совершив убийство, он заклеймил себя на всю жизнь, что память о Рохелио будет преследовать его вечно. Давид чувствовал себя совершенно разбитым. Он вспоминал снова и снова, как в зверином порыве спасти свою жизнь нащупывал невидимый камень. Несколько минут назад двоюродная сестра помогла ему подняться с пола; пока дядя Грегорио с горечью бранил Чато:
– Чтобы я о нем и слова не слышал в этом доме! – кричал он. – Понятно вам? Для меня он мертвый и в могилу закопанный!
– Да успокойся ты, старый!
– Папа, этого нельзя так оставлять, надо подать на них в суд!
– На кого подать в суд? На полицию?
– Конечно! – настаивала Мария Фернанда. – Пойми, нарушены наши гражданские права, мы не можем терпеть подобный произвол, иначе они из нас станут веревки вить!
Они сидели в гостиной. Грегорио совсем сник.
– Обязательно надо подать на них в суд, – настаивала Нена. – Мы находимся под зашитой Конституции!
– Безнадежно судиться с полицией!
– Это еще почему? С какой стати мы должны позволять полицейским и остальной своре нарушать законы? Только подумайте, к какому разгулу насилия это может привести!
Тут тетя вспомнила о Давиде, который молча сидел, уставившись печальными глазами на книжные полки.
– Как ты себя чувствуешь?
– Голова болит.
– Нена, дай ему таблетку аспирина, пусть умоется и ложится спать на кровати Чато. Бедняжка, ему-то ни за что досталось!
Спальня была очень большая. Джонленнон уснул беспробудным сном.
– Я сейчас вернусь, – сказала Нена. – Помнишь, где ванная комната?
Давид кивнул, а когда сестра вышла, чуть не заплакал; ему нельзя здесь оставаться, надо уносить ноги, не дожидаясь рассвета. Его все больше привлекала идея отправиться на заработки в США, но он понятия не имел, как добраться до страны, о которой столько слышал от друзей. Такая ли на самом деле Калифорния, как ему описывали? Может быть, у них действительно пива хоть залейся и женщины ходят по улице почти голые? А вот броненосцы там водятся, сосны растут? Сумеет ли он найти работу на лесопилке? Давид углубился в размышления о возможности трудоустройства, когда в спальню вошла Нена и бросила ему пузырек с бальзамом.
– Смажь этим ушибленные места! – Потом подошла к кровати Джонленнона, поправила сброшенное им во сне одеяло и присела с краешку, чтобы поболтать. – Ну как, тебе больше не удавалось убить оленя?
– Нет, их почти не осталось, истребили гомеросы и партизаны.
– А почему ты решил поехать на заработки?
– Так просто.
– У тебя болит?
– Да.
– Вот сволочи, мне даже смотреть больно было, честное слово, но ничего, мы на них в суд подадим, вот увидишь!
– Нена, зачем им нужен Чато?
– Похоже, юноше захотелось сильных ощущений, вот он и подался в партизаны.
– Он что, в людей стреляет?
– Мне кажется, у него просто крыша немного поехала; папа говорит, что Чато вернется, когда с голодухи припрет, но пускать ли его в дом, он еще посмотрит.
– Хоть бы ничего с ним не случилось!
– Ничего с ним не случится; сейчас мода такая, в партизанах ходить, а то модно, знаешь, что душе угодно.
Нена посмотрела на свои наручные часы.
– Ну ладно, ты ложись, а у меня завтра ужасный день – экзамен по математике, а я ничегошеньки не знаю! Если подумать, насколько тебе жить легче, не имея на шее учебы! Только попробуй вообразить этот ужас: экзамен по математике, в субботу, в восемь утра! – Она направилась к двери.
– Нена!
– Что?
– Зачем ты надела этот пакет себе на голову?
Мария Фернанда опять покраснела.
– Понимаешь, я иногда смазываю волосы майонезом, чтоб блестели, это хорошее естественное средство.
– Разве они потом не пахнут?
– Большеньки-меньшеньки, но можно потерпеть ради красоты.
– Ай, сестренка, – воскликнул Давид и рассмеялся, – у тебя хотдог на голове! – Марии Фернанде шутка не понравилась, и она принялась старательно подтыкать одеяло вокруг Джонленнона, хотя в этом не было необходимости. – Нена, тебе никогда не доводилось слышать голос у себя в голове?
– Нет, – ответила она сухо. – Я ещё с ума не сошла!
– А ты не знаешь, какая часть человека возрождается после смерти?
– Кажется, мне что-то попадалось насчет этого.
– Может, это болезнь?
– Трудно сказать… Если хочешь, завтра что-нибудь разузнаю об этом. Приятных сновидений!
Оставшись в одиночестве, Давид стал смотреть в окно и размышлять.
«Я даже не хотел идти на эти танцы и вообще уходить собрался, когда Карлота потащила меня танцевать». – «Не говори чепухи, – возразил ему внутренний голос. – Ты только об этом и мечтал весь день, пока гонялся за броненосцем. Скажи спасибо, что жених один явился, а то бы…» – «Замолчи!» – «Как-то поживает команданте Насарио?» – «Заткнись!» – «Что-то сейчас поделывают полицейские в Чакале?» – «Замолчи, я тебе сказал!» – «Думаю, погони тебе не избежать». Давид вспомнил последние минуты перед полетом, выстрелы, с тревогой подумал об отце и со слезами на глазах повалился на подушку – ему, несчастно двадцатилетнему юноше, судьба подложила жирную грязную свинью.
Всю ночь Давида терзал внутренний голос, отчего голова у него разболелась, точно сжатая в огромных тисках. Он слышал, как его бессмертная часть разгуливает по мозгу, будто осматривая свои владения, и твердит ему, чтобы перестал дурака валять, что пора уж привыкнуть к ней, что все его страхи выеденного яйца не стоят. Она говорила с ним колким, уничижительным, властным тоном и уверяла, что ему уже никогда не избавиться от ее присутствия. Этот кошмар длился до самого утра и прервался лишь после того, как сестра потрясла Давида за плечо.
