женские потребности. Не так ли, любовь моя?
— Было бы непозволительным расточительством позволять тебе сочинять сонеты, дорогой, — высказала свое мнение Мерседес, бросив похотливый взгляд на оттопыриваюшиеся плавки несостоявшегося поэта.
— Как знать… — вздохнул негр. — У меня был талант. Сейчас уже поздно, но раньше я мог бы занять свое место на поэтическом олимпе. Угадайте, кого я сейчас изображаю (он, покачивая бедрами, пошел вперед и заговорил высоким голосом): „Ах, милочка! С прислугой нынче просто беда!“ Сдаетесь? Саламейского алькальда[21]. А этот анекдот знаете? Летят в самолете француз, англичанин, немец и испанец… Не знаете?! А про Франко и „бискутер“?[22] А про бульонные кубики? Я, безусловно, многогранен, но разве это мне пригодилось? Мне навязали совсем другую роль.
— Вылезай, Кандида, — обратился я к сестре. — Нужно уходить отсюда. Чем раньше, тем лучше.
И я наклонился, чтобы помочь ей выбраться из-под стола. Но Кандида расцарапала мне лицо и дала пинка прямо в солнечное сплетение, так что у меня дух перехватило.
— За что?! — успел спросить я, теряя сознание.
Глава XVIII .Дом в горах
Первое, что я услышал, едва придя в себя, были произнесенные очень знакомым голосом слова:
— Сестры, закройте глаза: незачем вам смотреть на мужскую задницу. Потратьте пока пару минут на молитву о душе этого несчастного.
— Комиссар Флорес, — еле слышно обратился я к говорившему, — как вы здесь оказались?
— Лежи и не двигайся, — ответил мне другой знакомый голос — на этот раз голос доктора Суграньеса, — не то я тебе вколю укол сам знаешь куда. Здесь темно, а рука у меня уже не та, что раньше. Я вам никогда не рассказывал, комиссар, что в молодости выиграл соревнования по стрельбе? Amateur[23], разумеется, — вставил он французское словечко.
Я увидел, что меня окружает целая толпа: комиссар, доктор Суграньес, Мерседес и множество монахинь, среди которых была и уже знакомая мне настоятельница, посетившая меня несколько дней назад в психушке. Настоятельница держала на руках дочь дантиста. Рубашка девочки в нескольких местах была разорвана. Я спросил, как ее нашли.
— Вы оба были под столом, и ты, педофил, ублюдок, сжимал ее в объятиях. До большего, правда, дело не дошло, если верить заключению доктора Суграньеса, который только что тщательно осмотрел девочку, — сказал комиссар Флорес.
— Но вы мне так и не сказали, как очутились здесь.
— Я им позвонила, выполняя твои указания, — ответила за комиссара Мерседес, приспуская мои брюки, чтобы доктор мог сделать укол.
— А где негр? — не унимался я.
— Нет никакого негра, — сказал доктор. — У тебя был бред. Обычное твое состояние.
— Я не сумасшедший! — возмутился я.
— Ну, это уж предоставь решать мне, — безапелляционным тоном, который всегда появлялся у него в минуты раздражения, поставил меня на место доктор.
Я почувствовал на своей ягодице холодное прикосновение смоченного спиртом кусочка ваты, а потом — проникновение в кожу влажной иглы. Рот мой наполнился горечью, а перед глазами поплыли разноцветные круги. Когда ко мне вернулось зрение, я увидел, как комиссар Флорес протирает пальцы ватой, и услышал его обращенные к Мерседес слова:
— От одного прикосновения к этому типу легко получить столбняк. Можете открывать глаза, сестры. Опасность миновала. И, если хотите, можете идти в свои комнаты. Мы с доктором сделаем все, что нужно. Когда ваша помощь понадобится следствию, я поставлю вас в известность.
— Нам придется давать показания, комиссар? — заволновалась настоятельница.
— Это будет решать судья.
— Должна предупредить, что в этом случае потребуется разрешение епископа. Если, разумеется, прежде не отменят конкордат[24].
Монахини удалились, забрав с собой девочку. В крипте остались только комиссар, доктор Суграньес, Мерседес и я.
— Среди моих галлюцинаций был еще и труп, — обратился я к доктору. — Какая радость, что он тоже плод моей фантазии.
— К несчастью, милок, — сказал комиссар, — как раз это тебе и не примерещилось. Подними простыню — сам в этом убедишься.
И он ткнул пальцем в тюк на полу. Я потребовал объяснений.
— Скоро все разъяснится, — не стал вдаваться в подробности комиссар. — А сейчас, раз уж мы здесь, давайте посмотрим, куда ведет этот коридор.
Он достал из заднего кармана брюк пистолет и велел нам:
— Следуйте за мной, но соблюдайте дистанцию и прикрывайтесь, кто как может: новое правительство ввело такие строгости, что у меня почти нет возможности практиковаться в стрельбе, так что за меткость я не ручаюсь. И это при том, что мне предстоит ехать на олимпиаду в Токио!
— У нас в стране всегда так: если чего-то добьешься, тебе сразу начинают завидовать, — заметил доктор Суграньес. Потом повернулся ко мне и спросил: — Ты как себя чувствуешь?
— Идти могу. Вот только… а вдруг там новый лабиринт?
— Не похоже, чтобы был еще один, — усомнился комиссар, уже сделавший несколько шагов по коридору. — А если и есть, то наверняка такой же ерундовый, как первый. Тоже мне лабиринты!
— Почему вы так говорите? — удивился я.
— Все ходы вели к крипте, — объяснил доктор Суграньес. — Наверняка это было сделано с целью психологического воздействия на человека, который случайно обнаружит вход в подземелье. Но тот, по чьему приказу все эти туннели были прорыты, своей жизнью рисковать не хотел, в его планы не входило попасться в им самим устроенную ловушку. Вот он и велел поступить согласно старинному изречению. Помните? „Все пути ведут в Рим“.
Возглавляемая комиссаром процессия покинула крипту и направилась по коридору, вход в который располагался как раз напротив выхода из лабиринта. Комиссар освещал путь фонариком, но он то и дело мигал — верный признак того, что батарейка вот-вот сядет, а следовавший за ним доктор Суграньес нес шприц, держа его словно древко знамени. Замыкали процессию мы с Мерседес — я устал и ослаб, и мне приходилось опираться на ее плечо.
Мы долго шли все прямо и прямо, пока нас не заставили остановиться возмущенные крики комиссара:
— Здесь ступеньки, а я их не заметил! Чуть шею себе не свернул! Эти фонарики, которые нам присылают из Мадрида, ни на что не годятся! Родственник какого-нибудь министра на этом наживается, не иначе!
Некоторое время мы поднимались по ступеням, потом уперлись в железную дверь. Комиссар попробовал открыть ее, но у него ничего не вышло.
— Если найдется у кого-нибудь кусочек проволоки, можно открыть, — предложил я.
Мерседес дала мне шпильку. Я разогнул ее — получилась сносная отмычка.
Преодолев препятствие, мы очутились в огромном зале, где стояло множество проржавевших, покрытых пылью механизмов. В глубине зала виднелась решетчая дверца, а за ней — развалившийся вагон, из которого при нашем появлении с пронзительным писком вылетела целая стая летучих мышей. Мерседес, испугавшись, едва сдержала крик.
— Это еще что за чертовщина? — удивился комиссар.
— Судя по всему, — ответил ему доктор Суграньес, — фуникулер, которым давно перестали пользоваться.
