лице не написано, что при погонах ходит. А он-то понял — не пуста квартирка, с начинкой. Стоит кто-то за дверью, потеет в глазок. Быть разговору, как без этого...
И снова к звонку. «Трень-трень». Ничего, мы терпеливые. Капелька — она и камень точит.
— Кто? — наконец, глухо раздалось за дверью.
— А мне бы товарища Остаповича.
Так и сказал, товарища. И в этом тоже была хитринка, как и во всем намеченном разговоре.
— С какой докукой?
— Потолковать надо.
— Да кто ты такой, чтобы лясы с тобой точить?
А ведь узнал, явно узнал, а виду не подает. Встречались раньше. Приходилось. А может, время тянет, кому с ходу проигрывать охота. Если кто в квартире чужой да следочки какие, окурочки там, бутылки, — это сейчас, мигом, в укромное место. Потому и минуты длит, спектакль разыгрывает.
— Начальник уголовного розыска Коротков, уважаемый Гнат Остапович. Пора бы и признать.
— Кто вас там разберет. Ночью все кошки серые.
А ведь его голос. Глухой, сторожкий. И то ладно. Сейчас в мыслях у Остаповича путаница. Послал бы к черту непрошеного гостя, да нельзя. Представитель власти, однако. И любопытно: с чем пришел? Просто на чай напроситься или пытать о чем будет?
Ощутил Алексей левым предплечьем нагретую сталь. При себе пистолет, в легкой кобуре из тисненой кожи. Надежный спутник.
Бесшумно приоткрылась дверь. Вот он, давно не виденный Гнат Остапович, рецидивист старой закваски. Свиделись.
— А, гражданин начальник, как вас звать-величать, запамятовал. Склероз, знаете, и у вора бывает. Тоже ведь головой работать приходится. Как без этого.
Широко, обезоруживающе улыбнулся Коротков.
— Алексей Леонидович буду.
— Точно, точно. Мы ведь с вами годков пять не виделись. Вы тогда еще о трех звездочках были, уважали мундирчик по молодости, все бегом, бегом — прыти на троих хватало. Как же, надо начальникам себя в лучшем свете показать. А сейчас, поди, с майором поздравить можно?
— Капитан пока.
— Плохо растем. Вот она, жизнь, — штука неблагодарная. Не жалует начальство за усердную службу. Многих ваших «крестников» знаю, приходилось в колониях встречать. Ну, а что же мы стоим? Через порог балагурить — не бывать дружбе. А кому с начальником в ссоре жить желательно? Нет, пожалуй, таких. Проходите, будьте гостем. Плащик-то снимем?
— Сниму, Гнат Остапович.
— Ну, значит, не справка-мимолетка нужна, серьезный разговор намечается. В радость это для старика, а то один-одинешенек. Только вот с телевизором и отдыхаю, да в домино когда постучишь во дворе.
Приторно сладок Верти Угол. Что в глазах таится, не поймешь сразу. Спрятал их за прищуром бровей, разбежались по лицу морщинки — сплошная любезность. Одет в пижаму. Этакие веселые полоски: зеленая, оранжевая, голубая. И волос на голове истерло временем, блестит облысевший череп, лишь над ушами сизые завитушки. Не молодит время, никак не молодит.
Из захламленного коридора прошли в довольно просторную комнату. Повел Алексей глазами. Старинной резьбы мебель. Темные плашки, инкрустированные восково-березовой завитушной резьбой. На всем печать времени. Этакий запущенный уют. Только телевизор нов, остальное доживает свой век вместе с хозяином.
Суетно похаживает он по комнате, глаза-ледяшки по углам постреливают, хотя знает, все лишнее прибрано-припрятано, а что на виду — для того и выставлено напоказ, чтобы занозой чужому глазу. А держится отменно, не зацепишься, и суетливость вроде как от радушия. Неужели он руки к сейфу приложил?
— Вы ка креслице, креслице садитесь. Спинке мягче, голове спокойней.
Стелет словами, умасливает с неуловимой ехидцей.
Не начался еще серьезный разговор, а в мыслях, мыслях уже давно друг к другу с вопросом-ответом. Подготовочка. Изучение, как говорит ученый люд, вазомоторов, а проще, не выдаст ли кто своим лицом, поведением, дрогнувшим голосом той тайны, что глубоко в черепной коробке запрятана. Кто первый обмишурится, у того и карта битая. Вот так-то. Не хозяйское дело, а гостевое первым в игре ход делать. Не звали, сам пожаловал. Вот и начинай начальник УР свои спросы-вопросы.
— А гнездышко у вас, Гнат Степанович...
Алексей прищелкнул языком, отдавая инициативу хозяину. А слова эти — по-разному понимай. То ли мебель старинного рукоделья пришлась по вкусу, или на потайки какие намек дает.
— Не жалуюсь. От сестры-покойницы квартирка досталась. Кооперативная. Для старых костей уюта в меру,
— Так, так. А живем-можем как, если секрета нет?
— Эх, Алексей Леонидович, жизнь стариковская, какие в ней радости? На болячки свои жалобиться? Не интересно. В общем, не позавидуешь. Я ведь сколько помню себя, все в дороге. Не без вашей помощи, конечно. А вот государство пенсионом не жалует. Не трудовой элемент, мол. Хотя, сколько этими руками кряжей переворочено. Хлебушко-то, прежде чем в рот положить, еще добыть надо.
— Да, жизнь вашу в трехтомный роман не впрессуешь. Вся из интересных картинок. Гляди — не надоест. Только я, Гнат Степанович, к вам не за этим. И просьба моя очень даже прескромная.
— Рад, рад буду, если чем власти услужить смогу. Я ведь к вам всегда с пониманием. А то как. Кошку вдоль шерстки гладишь, а та довольно мурлычет.
— Ну вот и сговорились. А блажь моя такого рода. Не подарить ли вам, уважаемый Гнат Степанович, нашему управлению свой инструментик, с которым дела свои громкие вершили. А мы бы его в музей. А снизу табличку из нержавеющей стали. И слова чеканные: «Дарую за ненадобностью. Мастер — золотые руки, Гнат Остапович». Ведь приятно, когда слава твоя других тревожит.
Вспыхнули глаза Гната. Всего на миг вроде и вспыхнули, но Алексею показалось, что даже волосы над ушами Остаповича шевельнулись, и весь он съежился, увял росточком.
— Моя слава по колониям ходит. А в этом мире я человек ненужный. Пена без пива.
— И все-таки, Гнат Степанович?
— Не люблю воду в ступе толочь, начальник. Дела мои травой поросли. Нет инструмента, давно весь вышел. А искать надумал — дороги не заступаю. Ваша воля сегодня крепче моей, вам и решать.
— А куда же ему деться, Гнат Степанович? Я ради любопытства ваши дела за всю «трудовую» жизнь поднял. Любо-дорого почитать. Но вот что интересно. Один раз у вас инструмент в земле прахом-ржавчиной рассыпался, в другой — в воде утонул. Обижаете музейных посетителей, почитателей редкой кустарщины. Только доложу по секрету, водолазы в воде его не нашли, и магниты из тины не вытянули.
Напрягся Остапович, вперед подался, будто к прыжку приготовился. И Алексей, что тугая пружина. На лице улыбка и глаза со смешинкой. А сам ухом шорохи ловит, не проявит ли кто себя в туалете, да и Остаповича на привязи держать надо.
Не знал Алексей, что как раз в этот момент эксперты ЭКО, проведя сравнительные исследования последнего и одного из прежних взломов сейфов, причастие Остаповича к которому в свое время было доказано, пришли к любопытному заключению: одна и та же «балеринка» в ходу была. Знал бы — другим разговору быть. А так что, одна разведка.
— Припрятали, Гнат Степанович, инструментик, надежно сховали. А может, одарили кого, или напрокат дали?
— Я своим рукодельем не торгую. Еще вопросы будут?
Потянулись вверх брови, стягивая к вискам морщины. И такая пронзительная ненависть стыла в приоткрывшихся глазах, что Алексей невольно согнал с лица улыбку.
— Да нет, гражданин Остапович, пока вопросы исчерпаны. Я о другом думаю. Старость всегда уюта требует. Так вы недавно выразились. Старым костям тепла надо, пуховичок, одеяло верблюжьей шерсти, грелку под больную печень. Ну там, кефир, сдоба московская...
— Чую, отходную поют Верти Углу, — резко оборвал Гнат Короткова. — Зоной его пугают. Старый
