Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства

даже в Греции философы избегали прикасаться к теме половинки: напоминание о её возможности у седовласых могло оживить боль и грусть несбывшихся смутных надежд, а у молодых смешливое непонимание. То, что разговор нёс освобождение от боли и грусти, плохо осознавали даже киники-греки. И на ж тебе, где нашёл собеседника — на юге провинции Сирия, в весенний месяц нисан!

Половинка?

Киник прекрасно понимал, что сейчас уместно только прощальное наставление. Прямое. Что ж, он так и поступит:

— Половинка — это часть Истины. Только так и никак иначе. Истины порождение, истины часть и истины продолжение.

— Понятно, — криво усмехнулся Пилат.

Оба молчали, обдумывая каждый своё: Киник пытался определить, что же понял Пилат, а Пилат — что мог иметь в виду Киник.

— Это всё? — наконец спросил Пилат.

— Всё.

— Понятно. Вернее… не совсем.

— Ты сам всё понимаешь. Только не решаешься произнести.

— Да, знаю, — вздохнул Пилат. — Половинка. Андрогины. Первомужчины. Первоженщины. Эйдос. Платона зубрили. Знаю. Но… не понимаю!

Да, Юпитер, защищая себя от поползновений протолюдей к власти, верно, не думал, на какие муки он их облекает, рассекая надвое. С тех пор людьми, хотя и оставшимися властолюбивыми, овладела страсть, как полагали поэты толпы, к новому наслаждению, которое заключалось в стремлении соединиться с как можно большим числом разделённых половинок — вдруг одна из них окажется своей? На самом деле ножки Афродиты вдруг оказывались змеями Гекаты, вино довершало всё.

— Не понимаю, — повторил Пилат. — А если что и понимаю, то только то, что я, пожалуй, произошёл от андрогина. — Пилат вздохнул и продолжил — А жена — нет. От кого только она? Получается, от протоженщины…

Пилат всё утро размышлял, что если бы было возможно появление женщины от протомужчины, то пристрастия любовника его жены были бы понятны. Но от протомужчины появление женщины невозможно. Тогда, получается, от протоженщины? Если вспомнить, с какой страстью Уна хлещет уличённых в связи с мужчинами служанок, — Пилат содрогнулся, — то в этом её обострённом интересе, действительно, угадывается нечто лесбийское… Это также объясняет её на ложе… пресность.

«Но как, как такое может быть возможно?! Что за жизнь вокруг меня? Возлюбленный жены — не мужчина, а пропускающие через себя за ночь десяток мужчин — не женщины? В чём же совершенство нашего созданного мира?»

Как бы угадывая мысли Пилата, Киник сказал:

— Но разве мы обязаны во всём безоговорочно верить Платону? В конце концов, он не смог дорасти до кинизма. Верно? Не смог. Так и в мудрости постижения взаимоотношений мужчины и женщины — здесь он тоже вряд ли достиг совершенства… По сохранившимся текстам Платона всё, заметь, уж слишком просто: в блудилища распутные женщины не могут не тянуться единственно потому, что им нужны мужчины, много мужчин, только потому, что они мужчины … Ну, а лупанарии? Этот своеобразный хоровод женщин, которые соприкасаются… этими… ну ты понял. Впрочем, я только с сегодняшнего дня стал нащупывать — но только нащупывать — объяснение происходящему лучшее, чем платоновское. Но как бы то ни было: какое-то пространство слов и идей для размышления ведь должно же быть?

— Согласен, — кивнул Пилат, имея в виду несовершенство Платона. — Его идея о платонической любви, счастье двоих без всякого вмешательства юного Эроса, мне кажется явно не истиной, а всего лишь отражением того, что он обыкновенный…

Киник попытался закончить фразу Пилата:

— Государственный муж!

Киник вовсе не смягчал казарменный выбор слова наместником, а только хотел обратить его внимание на сокровенные механизмы власти. Тем самым вновь предлагая побег.

Но намёк Киника Пилат понять не захотел.

— …пидор, — довершил-таки он мысль о Платоне.

И задумался. Затем вздохнул и сказал:

— Это совершенно нереально…

— Что?

— Найти свою половинку. Так много вокруг людей… Море. А когда в них всматриваться? Ведь к работе прикован, как к галерному веслу при атаке триеры… Гребу изо всех сил. Вздохнуть некогда, а не то что… искать. Нереально! — это были слова наместника.

— А что — реально? Что нож редкой работы да ещё с обломанным клинком вдруг оказывается в спинах сразу двоих людей? Это — реально? Однако ж оказался. Также есть в жизни много другого нереального, что, тем не менее, случается — и тоже строго закономерным образом.

— На словах — правильно. А на деле? Ты-то почему один?

Киник пожал плечами.

— Кто я, чтобы устанавливать времена и сроки?.. Есть события и встречи, от людей не зависящие. А прелюбодействовать — благодарю покорно. Хоть в кварталах красных светильников, хоть в браке со случайной женщиной. Тем более, что неженщиной. Не хочу. И не буду.

Наместник замер, а потом отстранился и нахмурился: ему захотелось понять слова хранителя так, будто тот позволил себе намекнуть, что он, наместник, с женщинами не состоялся — и остался ничтожным всадником.

Что-то в сидевшем напротив Киника человеке как будто переломилось.

Киник внимательно всматривался в помрачневшего Пилата. Странный он был сегодня от начала: хотя разговор достаточно мягкий — Пилата, а выражение лица — наместника Империи. Сейчас побеждает наместник. А кто победит позднее? Скажем, лет через десять?

— Но мы ведь расследование продолжаем? — вкрадчиво сказал наместник. — Итак, женщина — не женщина, а мужчина — не мужчина, а всего лишь элемент иерархии. Женщина — тоже. Своей, соответственно, иерархии. И всё это «не» тем не менее совокупляется. Прекрасное основание для расследования. Немудрено, что начальник полиции придёт к результатам противоположным… Ведь у него женщина — это женщина. И так далее. Хорошо. Что дальше?

Киник молчал. Какой прок говорить с наместником? Помочь можно только тому, кто и без того уже смог помочь себе сам…

Чтобы видеть, надо уметь распознавать в настоящем прошлое, сравнивать формы, проникать в суть, эти формы объединяющую.

Но Пилат явно ещё раб страстей, заставляющих в посмертную жизнь прошлого не верить.

— Что дальше… хранитель? — ещё более саркастически переспросил наместник.

Он потому злился, что об уходе, или о, выражаясь языком Киника, побеге Пилат задумывался и прежде. Бежать? Ночью, тайно, потеряв всё, возможно, даже с обнажённой головой?

Хорошо бы, но…

Уход от жены означал потерю слишком многого, по сути, всего, о чём он до женитьбы мог только мечтать… И всё это досталось ему разом… Да ещё жена — красавица, более того — патрицианка.

Почему она тогда, во время триумфа, обратила на него внимание? Сколько в легионе всадников, но что-то заставило её выбрать именно его!

Что?

Она ему пыталась объяснить, но получалось нечто несуразное: дескать он — в центре, а все остальные — вокруг. Потому и был заметен.

Это в строю-то он был — в центре?

На самом деле всё проще: любовь загадочна, да и много её… разной.

Да, она его и полюбила!