Или бритоголовых обмануть и Хранилище покинуть тайно? Но как обойти того, который остался у входа?
Но даже если это и удастся, эти выродки, не задумываясь, погонятся за ним по улицам в открытую — что им городские стражники из местных? Да их к тому же никогда и не сыскать — когда нужно.
Да, похоже, без крови выпутаться не удастся.
Оставшийся в тени выругался.
Второй подхватил:
— Он должен быть где-то здесь! Должен! Пьяный где-нибудь валяется, гад! При такой-то ленивой должности! Или прячется, трус!
Оставшийся в тени повелевающим движением руки остановил поток брани второго и приказал:
— Я — перекрываю выход. Обшарь каждый угол. Увидишь — бей сразу. Голову — я сам. Вперёд!
Второй повиновался.
«Кто может столь уверенно распоряжаться? — подумал Киник о стоящем у входа. — Есть в их осанках нечто… от храмовых служек… Но ведь явно — легионеры…»
Кинику повезло и на этот раз — обходить Хранилище второй начал с противоположной стороны, размеренно заглядывая даже за скрепляющие стеллажи щиты.
Тем самым Кинику было предоставлено достаточно времени, чтобы удостовериться, что отсидеться не получится. Что ж, Кинику по душе было активное действие. В конце концов, рукопашному бою его обучали в лучших гимнасиях Рима не один год.
Киник стал медленно ощупывать одежду — не ослабла ли где застёжка, не соскользнёт ли хитон от резких движений.
— Ну что? — спросил оставшийся у входа.
— Сейчас, — ответил второй. — Он где-то здесь. Прячется, книжный червь. Трус. Эй! Ты где, придурок?!
«Сам такой», — подумал Киник. И не ответил.
Второй выхватил с полки один из свитков и, раскинув, стал медленно его разрывать. Но не поперёк, а — вдоль. Претерпевший такое надругательство свиток было уже не восстановить.
Будь этот солдафон один, Киник немедленно бы спрыгнул из своего укрытия и, защищая оскорблённое достоинство книги, ринулся бы в бой хоть с голыми руками. За надругательство над книгой, вернее над автором — над самой мыслью, наконец, — разве грех убить?
Между тем бритоголовый дорвал свиток и с силой швырнул его на пол. И ещё и наступил.
«Этот… затылок! — сам бы не догадался… со свитком. Уж не подучены ли они?! — подумал Киник. — Или… или… подставлены?»
Та, которая устроила Пилату возвышающие во власти объятия, — его, Киника, тоже попытается «возвысить» как-то особенно. Уничтожит более изощрённо, чем ударом меча. Разве не могла наместница вызнать у Пилата, что он, Киник, вырос на положении заложника, обучен как сын скифского князя и потому в совершенстве владеет приёмами рукопашного боя?
Знает или не знает?
«Ну нет! — скрипнув зубами, подумал Киник, имея в виду уничтожение погромщиков. — Пусть каждый пожрёт себя сам. И свитки эти попомнят…»
Второй бритоголовый тем временем испоганил ещё один свиток. Звук раздираемого пергамента явно ласкал ему слух. Продолжал он прислушиваться и после того, как бросил на пол и этот свиток.
В Хранилище было тихо.
«Но ведь, с другой стороны, — подумал Киник, — они посланы за моей головой!»
Оставшийся у дверей заржал. Меч он вернул на пояс — нелепость на плаще горожанина.
— Струсил… умник. Прилип где-нибудь. Голыми руками задавим, — сказал он. — Так даже занятней. А голову — потом. Ищи! — Но сам в глубь Хранилища не пошёл, а остался у дверей.
Второй бритоголовый заржал тоже — с готовностью, — но продолжил обход, меча не убирая.
«Уверенный, — подумал об оставшемся в тени Киник. — Привык быть уверенным? Кто он?..»
Но вот второй уже у той стены, где между третьим и четвёртым стеллажами приготовился к бою Киник.
— Может, с этой помойки есть тайный ход? — сказал второй, заглянув под очередной щит и никого за ним не увидев.
И остановился.
Он взял ещё одну рукопись, повертел, пытаясь угадать, с какой стороны начало, и уже просто так, не рассчитывая вызвать появление хранителя, из одного только удовольствия стал отрывать от свитка узкие полоски.
— Ищи! — повторил приказание оставшийся у дверей. — Всё остальное — потом.
«Вот… мразь!» — и Киник глубоко вздохнул — перед прыжком.
Под ним показался бритый затылок — и стал очень медленно — во всяком случае, так казалось Кинику — поворачиваться. И повернуться вполне успел — только для того, чтобы увидеть у самых глаз подошвы сандалий.
В хлёсткий удар Киник вложил всю силу обеих ног и не удивился, услышав хруст — сминающихся хрящей носа.
— А-а-а-ы!!! — дикий вопль оборвался и сменился хрипом. Руки бритоголового, пытаясь остановить падение, раскинулись было к полкам — но лишь увлекли на пол груду свитков.
Чтобы бритоголового не добить, Киник, как заранее и рассчитал, оперш`ись на полки стеллажей, остановил падение и мягко приземлился на обе ноги.
Бритоголовый безвольно хрипел, но характерных подёргиваний живота, указывавших на агонию, не было. Короткий меч выпал из его рук.
Киник быстро наклонился, чтобы подхватить оружие, но… но сначала сгрёб свитки и сунул их обратно на полку. И уж только затем резко обернулся. И вовремя.
Остававшийся у дверей, услышав вопль, а затем и хрип, ринулся на звук.
— Ну наконец-то! — торжествуя, закричал он, и лицо его попало в полосу света.
Киник охнул.
«Начальник охраны претории! Первый центурион! Уна! Всё сходится!..»
Похоже, начальник охраны претории не мог себе даже и представить, что его подчинённый, ещё мгновение назад отрывавший от свитка полосы, из строя уже выведен. Если бы он мог это предположить и оценить ту лёгкость, с которой это было достигнуто, он бы, верно, бросился вон. Но он не сообразил.
Меч Кинику нужен был не потому, что он собирался центуриона убивать, вовсе нет, просто клинок в руке человека, доказавшего свою способность к победе, был символом, долженствующим охладить пыл нападавшего. Впрочем, в руке Киника мог быть меч не настоящий, а деревянный, наподобие тех, что выдают гладиаторам в школах. Не в остроте клинка дело. Чтобы победить противника, надо поколебать его дух. Нападающего всегда смущает, когда от него не бегут…
Центурион, не добежав, остановился — как об стену ударился.
До него
Соображение простое: упражнения тела придают удару силу, это так, но быстрота удара, в особенности в положениях необычных, приобретается, как это на первый взгляд ни странно, только при размышлениях с мудрой книгой в руках. Именно поэтому философы, гармонично развивающие ум и тело, участвуя в обороне своего города, чаще других выходили целыми и невредимыми из самых невероятных сражений. Они просто
Но бритоголовые подобных вещей понимать позволить себе не могут.
Да, центурион остановился. Но лишь потому, что предпочитал вести бой в привычной обстановке, а не между стеллажами. Он мгновенно отцепил меч от пояса и отступил, вызывая Киника выйти на середину Хранилища.
И Киник вышел.
Он то уворачивался, то, отражая удары, отступал — но так, что вновь и вновь оказывался на
