теперь я буду стараться день и ночь, моя нога исцелится и…
— Позволь мне взглянуть на твою ногу.
Харви высунул ногу из-под одеяла. Сефтон мягко коснулась ее и помассировала, потом погладила точно кошку.
— Сеф, ей уже явно лучше. Ты знаешь, Питер придал ей новые силы в тот вечер, когда его увезли.
— Может быть, он придаст их еще раз.
— Нет, именно ты придашь их еще раз. Нам открылись самые невероятные возможности. Мы преодолеем все препятствия.
— И будем говорить друг другу правду.
— О Сефтон, мы уже говорим, мы познали друг друга, и это божественная правда… запредельного ощущения, моя прелестная возлюбленная… Я так счастлив, счастлив до безумия! Мир великолепен, он сияющий океан…
— Давай оденемся, любимый, я хочу, чтобы ты оделся.
— Мы преобразились, мы наполнены светом, я весь дрожу при виде тебя.
— Я тоже сильно волнуюсь.
— Да, сейчас я оденусь. Мы созданы друг для друга, и никто не сможет нам помешать.
— Насчет помех нам надо будет еще подумать, нам придется соблюдать осторожность.
— Сефтон, мы же можем пожениться, мы будем жить вместе.
— Придется рассказать другим.
— Что значит — другим?
— Твоей матери и моей, моим сестрам, Клементу, Беллами…
— Но при чем тут осторожность? Мне не хочется быть осторожным.
— Харви, нам надо подумать, что и как рассказать, в каком порядке, какими словами, они же удивятся, будут потрясены, возможно, огорчатся или рассердятся…
— Ох, да черт с ней, с осторожностью. Мы просто объявим им!
— Ну, к примеру, как мы скажем все Алеф?
— А что особенного, разве Алеф не обрадуется?
— Все полагали, что ты женишься на ней, и, возможно, по-прежнему строят планы. И она сама тоже. Ты любишь ее.
— О Сефтон! Да, я люблю ее как сестру! Мы понимаем друг друга, мы ведь знаем друг друга сто лет. И мы знаем, что иная любовь между нами невозможна!
— Верно, но при всем вашем понимании она, вероятно, представляла, что ты женишься на другой девушке, но не на мне.
— Ты хочешь отказаться от меня, чтобы доставить удовольствие Алеф?
— Не дразни меня.
— Я вовсе не пытаюсь тебя дразнить.
— Мне жаль, прости меня…
— Я прощаю тебя. Я люблю тебя.
— И я люблю тебя. О Харви, у меня такое странное чувство, оно такое удивительное, такое всепоглощающее… мне даже хочется плакать, вообще-то мне надо идти домой, я должна немного побыть в одиночестве.
Дома Сефтон уединилась в своей маленькой комнате, но не растянулась на красно-синем ковре, а опустилась возле кровати, склонив голову в молитвенной позе. Потом она легла на бок и обхватила руками колени. Она уже сняла юбку и переоделась в обычные вельветовые брюки. В голове ее звучал обожаемый и властный голос, и этот голос настоятельно советовал: иди по жизни налегке, не осложняй ее лишними заботами, семейными или чужими проблемами, откажись от властолюбивых планов, не выходи замуж. С замужеством заканчивается истинное восприятие жизни. Веди уединенную жизнь, одиночество является неотъемлемым состоянием для настоящего мыслителя.
«Он никогда не простит, — думала Сефтон, — будет презирать и навсегда отвернется от меня, ведь он предостерегал меня именно от двойственного влияния Эроса, этого обманщика, колдуна и софиста, изобретателя любовных зелий и ядовитых стрел. Конечно, я влюбилась и даже познала любовь, стрела Эроса пронзила меня… но что же будет дальше? Неужели я действительно полагаю, что готова посвятить свою жизнь, всю свою жизнь, только что начавшуюся осмысленную жизнь, другому человеку? Неужели я навсегда перестану быть кошкой, которая гуляет сама по себе в необузданном одиночестве? Что случилось с моей отважной самодостаточностью, которой я так радовалась, с моей убежденностью, с моей гордостью? Я сломалась при первом же испытании. Со мной произошло нечто потрясающее, нечто такое, что, по моим понятиям, никогда не должно было затронуть меня. Я становлюсь другим человеком, это новое ощущение проникло в каждую клеточку моего плененного и пораженного тела. Я забыла о собственной душе, я теряю сама себя, я пребываю в состоянии противоборства, в состоянии смятения, соглашательства, внутреннего разлада и самообмана. Я не должна превратиться в этого другого человека, в малодушно плененную и проигравшую личность. Ради чего я предала сама себя? Ради того болезненного вторжения? Я лишь сопереживала, приобщившись к его возбуждению, его восторгу, и моя любовь к нему преодолела все преграды. Могут ли такие отношения оказаться настоящими, подлинными, стать истинной жизнью, моей жизнью? Ох, как же я запуталась, мне хочется вновь вернуться в свое одиночество. Что же будет с Алеф, смирится ли с этой новостью моя дорогая сестра, к которой я всегда относилась с такой невинной и простодушной любовью? Сумею ли я понять Алеф? Ведь, возможно, она считает Харви своим верным спутником, долго и терпеливо опекаемым в ожидании наступления зрелости. Что же будет теперь, когда он почти созрел? Возможно, Алеф захочется вернуть его, и она сможет с легкостью забрать у меня Харви. Или сделанный нами непоправимый шаг разрушит счастливую детскую гармонию, в которой мы все так долго жили, окажется также губительным для жизни Алеф… но в таком случае погибнут все наши жизни! Меня еще никогда не тревожили такие ужасно мрачные мысли… неужели мне отныне всегда придется терзаться подобными мыслями? А может, бедный Харви просто захотел испытать сексуальное удовольствие и, не имея в распоряжении Алеф, воспользовался мной, сочтя подходящей заменой, своеобразной куклой, похожей на Алеф, может, он просто хотел позлить ее, вовсе не испытывая ко мне никакой любви? Что мне известно о мыслях Алеф, о тех бесконечно долгих разговорах, что она вела с Харви в мое отсутствие? Нет, я должна прекратить весь этот ужас. Мне нельзя возвращаться к Харви, надо сообщить ему, что я не смогу быть с ним, что мне придется отступить, что нам надо расстаться навсегда. Какое мучение, какая раздирающая боль, какие жуткие и злые мысли помутили мой ум… О, почему, как мог случиться весь этот ужас, навеки лишивший меня блаженного покоя и невинности? Я сейчас же напишу письмо и немедленно отвезу ему. Мне нельзя видеть его, я просто брошу письмо в ящик. Тогда я стану свободной».
Она написала:
Любимый Харви!
Пожалуйста, прости меня, я не могу смириться, не могу продолжать наши новые отношения. Это моя вина, я не в состоянии раствориться в таком совершенном чувстве… а нечто менее абсолютное для меня просто невозможно. Я должна вернуть себе свободу, которую я теперь воспринимаю как нечто настолько жизненно важное, что моя любовь к тебе становится подобием смерти. Мне ужасно жаль. Еще я страшно переживаю, что мы огорчим Алеф. Ты должен очень серьезно подумать о ней, о ее чувствах, о вашей долгой и душевной дружбе. Поэтому ты тоже должен быть свободен. Мы поступили слишком поспешно, слишком увлеклись, позволив себе забыть обо всем на свете. Нам надо отказаться друг от друга, мы еще совсем молоды. Надо рассматривать случившееся как прекрасный эпизод… нет необходимости скрывать его от Алеф… я оставляю это на твое усмотрение. Разумеется, мы будем видеться и общаться друг с другом почти как раньше. Умоляю, постарайся понять меня, дорогой, любимый мой Харви. Я люблю тебя. Но то, что я сейчас говорю, разумно и правильно, и я надеюсь, что ты отнесешься к моим словам с уважением. О мой дорогой… прости меня, я пишу все это, желая тебе только счастья… Мне очень жаль…
Она быстро запечатала конверт и выбежала из дома. Уже начинало смеркаться. Как мог этот день так
