сторону и слабо, неловко попыталась выжать воду из юбки. Она вдруг осознала, что плачет, и поняла это только потому, что сбегающие по щекам слезы были теплыми. Дрожа от холода, Мой собрала промокшие волосы, встряхнула их и спутанной массой закинула за спину. Глотая слезы, она подумала: «Остается лишь надеяться, что я не причинила вреда лебедю». Она подняла куртку, решив, что должна одеться, и ей удалось вновь натянуть ее на себя. Опустив голову, Мой вернулась к ступеням и начала медленно подниматься на набережную. Уже почти дойдя до верха, она вспомнила, что оставила внизу у парапета папку и сумку, и пошла обратно. С ее замерзших рук капала грязная вода, пачкая папку с картинами. Вновь поднявшись по ступеням, она побрела по набережной. Проходившие мимо люди встречали ее удивленными взглядами и оборачивались ей вслед. «Я не могу в таком виде сесть в автобус, — подумала Мой, — но до дома слишком далеко. Что же мне делать, ох, ну что же мне делать?!» Она продолжала плакать, мучаясь от противной тяжести промокшей куртки.
— Батюшки, Мой, что с тобой случилось?
— Милая, что произошло? Откуда ты так поздно, где ты пропадала? Мы уж не знали, что и думать!
— О боже, с тобой все в порядке?
— Все в порядке, — буркнула Мой. Она еле проковыляла по прихожей Клифтона и опустилась на пол возле лестницы.
— Господи, где ты так вымокла и вымазалась? Бедняжка…
— Все просто ужасно, — сказала Мой, — я подралась с лебедем.
Набравшись мужества, она в итоге села в автобус, где ее плачевный вид вызвал разные комментарии, как сочувственные, так и неодобрительные. Конечно, она не рискнула сесть на кресло и так и простояла всю дорогу почти у самого выхода, ссутулившись и опустив голову. Она чувствовала себя какой-то безумной дурой.
— Живо набери горячую ванну, — велела Луиза Сефтон, — Давай-ка пойдем наверх, нужно снять всю одежду, нет, лучше раздевайся прямо здесь…
— Мне очень жаль, извините, вечно я попадаю в дурацкие истории…
— Алеф, закрой входную дверь, не будем выстуживать дом. Как, ради всего святого, тебе удалось подраться с лебедем? Мне казалось, ты любишь лебедей.
— Он пытался… пытался… утопить кого-то малыша… — запинаясь, проговорила Мой и опять заплакала, покорно и быстро поднимаясь вместе с Луизой по лестнице.
Для визита к мисс Фокс Мой специально принарядилась, но этот наряд, похоже, уже принадлежал туманному прошлому. Приняв ванну, она облачилась в чистые теплые брюки и шерстяной свитер и уже сидела в Птичнике, рассказывая историю своего приключения.
— И что же произошло потом?
— Тогда он накинулся на меня, как будто уселся прямо сверху и… кстати, — сказала Мой, оборвав фразу, — а где Анакс? Я хочу, чтобы он тоже послушал!
— Наверное, он в твоей комнате, — ответила Сефтон. — Я схожу за ним, — Вскоре она вернулась. — Нет, его там нет, должно быть, он в кухне или в саду.
— Он сидел в кухне, — заметила Алеф, — Сеф как раз недавно готовила ему завтрак. Извини, мы вспомнили о нем слишком поздно.
Мой вскочила и выбежала на лестницу.
— Анакс, Анакс! — покричала она, потом спустилась вниз вместе со всеми.
— Его нет в кухне, должно быть, он в саду. Наверняка, ведь он бросился к Мой, как только она вошла в дом…
Сестры и Луиза выбежали в сад, подзывая собаку. Но Анакс не явился на их призывы.
— Может, он заснул на чьей-то кровати?
Они обыскали весь дом, заглянули в каждую комнату и проверили все углы. Наконец, собравшись вместе, они в смятении смотрели друг на друга. Анакс исчез.
— Должно быть, он выскользнул в открытую дверь, когда Мой вошла, — сказала Алеф. — Помните, мы не сразу закрыли ее.
— Скорее всего, он отправился искать старую квартиру Беллами, — предположила Сефтон.
— Нет, нет, он просто побегает по округе, — успокаивающе возразила Луиза.
Они вышли из дома и пробежали по ближайшим улицам, призывая Анакса, потом, несчастные, вернулись обратно.
— Хорошо еще, — заметила Луиза, — что он ушел в ошейнике.
Сефтон издала горестный стон.
— Я сняла с него ошейник! Он весь выпачкался, роясь в саду. Мне хотелось вымыть его. О господи!
— Ох, если только…
Они горевали, раздумывая и обсуждая, что делать дальше, потом Луиза вдруг спросила:
— Постойте, а где Мой?
— Она пошла наверх, наверное, чтобы вдоволь поплакать.
Они опять обегали весь дом, выкрикивая ее имя. Даже еще разок вышли на улицу. Но Мой нигде не было. Она тоже исчезла.
Прошлым вечером, когда Луиза спустилась проводить Клемента, они обменялись у двери парой фраз. Оба пребывали в потрясении и смущении и не осмеливались смотреть друг на друга.
— Да не терзайся ты так, это невыносимо, — едва не плача, вновь повторила Луиза.
— Я во всем виноват, — ответил Клемент. — О господи, мне очень жаль. Прости. До свидания.
Проснувшись на следующее утро, он мгновенно осознал весь ужас своего несчастья. Неохотно поднимаясь с постели и рассеянно одеваясь, Клемент изумленно размышлял о том, как же ему удавалось до сих пор так равнодушно воспринимать всю эту историю. Неужели он не понимал, как ужасно поступил, в какое ужасное положение поставил себя, подчинившись Лукасу и унеся с собой под пальто то смертоносное оружие? Но что еще он мог сделать? Лишь сейчас ему пришло в голову, что он убежал просто потому, что так велел Лукас, а позже, размышляя об этом происшествии, думал в основном о том, что Лукас защитил и уберег его, как бывало порой в детстве, когда Лукас брал на себя последствия каких-то достойных порицания поступков брата. Клементу вовсе не приходило в голову, что он поставил себя в глупое положение, сам стал лжецом и в некотором роде «соучастником преступления» или укрывателем преступника. Раньше Клемент просто думал: «Ладно, а что еще я мог сделать? Лучше уж держаться в стороне, предоставив Лукасу возможность самому разбираться с этим делом. Он ведь действительно разобрался! А я мог бы наделать кучу ошибок и ухудшить положение, что и произошло, когда я познакомился с Питером Миром!» Теперь же Клемент размышлял так: «Я окончательно все испортил, возможно, допустил фатальную ошибку. Я совершенно опозорился перед ними, фактически покорно согласился стать лжецом. Я опять солгал, и все это обернется против меня. Они будут презирать меня, это конец! Питер сказал, что теперь будет говорить с „другими“, имея в виду полицию и прессу. Меня посадят в тюрьму. И Лукаса тоже… Вновь всплывет все это дело. Но почему так случилось? Почему Лукас не пришел? Он доверил мне завершить эту историю! Он обезумел. Он же понимал, что я могу все испортить. Я погиб. Что же делать? Надо что-то делать. Я не могу просто так сидеть и ждать, когда за мной придут. Ох, как же глупо я себя вел, как отвратительно, как скверно!»
Клемент набрал номер Лукаса, но никто не взял трубку. Он позвонил еще несколько раз, пережидая какое-то время, но результат оставался неизменным. Он принялся грызть ногти. Около десяти часов, окончательно потеряв терпение, Клемент выбежал из квартиры, приехал к дому Лукаса, который когда-то был и его домом, и позвонил в дверь. Тишина. Он вступил за ограду на мощенную плитами дорожку и взглянул в окна. Одно окно было занавешено, за стеклом другого просматривалась пустая и заброшенная, уже давно не используемая столовая. Он постучал по стеклу и крикнул брата. Обойдя дом, он добрался до калитки, ведущей в задний сад. Она оказалась запертой. Клемент вернулся к фасаду и, перейдя на другую сторону улицы, немного понаблюдал за домом, потом уехал обратно к себе. Сознавая, что должен чем-то заняться, чтобы не сойти с ума, он начал писать письмо Лукасу.
