Во всех этих ужасных обсуждениях с Джерардом Роуз недоговаривала кое-что очень важное. Теперь у нее был свой, особый взгляд на Краймонда, «ее Краймонда», остававшийся с тех пор и навсегда ее глубочайшей тайной. Еще до гибели Дженкина Роуз излечилась от того, что теперь казалось поразительной, невероятной, необъяснимой вспышкой безумия, когда она чувствовала, что до умопомрачения влюблена в Краймонда, когда Краймонд, прежде бывший для нее никем, стал вдруг всем. Роуз, которая сразу приказала себе «вернуться к реальности», более или менее удалось в несколько дней справиться с «приступом». Постепенно слепящее пламя угасло, привычные старые привязанности вновь обрели свою власть, а главное, мучительное, раздирающее чувство возможности изменить свою жизнь начало покидать ее; и ей достало сил поблагодарить судьбу, что она не нашла тогда Краймонда на улице, когда побежала за ним, не написала ему рискованное письмо, о котором бы всегда сожалела. Конечно, она не могла любить Краймонда! Она любила Джерарда и не способна любить обоих. Кроме того, было абсолютно немыслимо, ради Джин, иметь какие-то отношения с Краймондом. Краймонд был человек, к которому она относилась с неодобрением, может быть, даже безумный — что может быть безумней, чем его неожиданное предложение? И не тот человек, с которым хотелось бы проводить время, не говоря уже о какой-то близости. Больше всего в дни выздоровления ее утешала мысль, что Краймонд, как ни удивительно, был несколько расстроен и очень скоро раскаялся бы в своей поспешности, если бы Роуз проявила какой-то интерес к его предложению! Тем не менее (и она поняла это сразу, как только смогла сказать себе, что все позади) что-то осталось и, возможно, думала Роуз со странной смесью грусти и удовольствия, будет оставаться всегда. Что-то связывало ее с этим человеком и продолжало связывать, даже если, что было похоже, он сожалел о своем порыве и воспринимал его как нашедшее на него затмение; и даже если теперь он нашел утешение в ненависти к ней в ответ на ее резкую реакцию. Роуз не могла точно понять, почему такой осадок остался у нее после их встречи. Несомненно, со временем он изгладится, изменится. Изменится частично, как она чувствовала, возвращаясь назад, то, что она была так польщена и так тронута его предложением. Женщине трудно не почувствовать некое расположение к человеку, который ее обожает. Он, этот странный Краймонд, которого люди боятся и ненавидят, какое-то время был у ее ног. Вот все удивились бы — но, конечно, никто об этом никогда не узнает. Однако было и другое, и, как она чувствовала, лучшее. На короткое время она полюбила Краймонда, ее любовь, как лазерный луч, пронзила его, найдя, пусть вслепую, подлинного Краймонда, привлекательного Краймонда, который, значит, должен существовать. Она не позволяла себе воображать, что когда-нибудь скажет Краймонду, что любила его; и вряд ли даже много позже соответственно извинится за свою грубость без того, чтобы каким-либо образом намекнуть на те совершенно иные чувства. В этом направлении дороги не было. Но желание, чтобы он как- то смог бы о них узнать, оставалось болевой точкой в душе, и она берегла свое необычное знание о нем, как символ запретной религии.
В таком состоянии она была перед тем, как узнала о смерти Дженкина и ее странных обстоятельствах. Шок от этого страшного, невероятного, необъяснимого несчастья заставил Роуз снова увидеть в Краймонде некую темную и смертоносную силу. Роуз и Джерард пришли к обоюдному мнению, что нельзя думать, что их друг был преднамеренно убит. Это было слишком немыслимое и слишком ужасное обвинение, чтобы бросать его, не имея ни малейших доказательств. «Мы не должны выдвигать такую гипотезу, даже между собой», — сказал Джерард. Но они обдумывали ее и были встревожены и раздражены, что другие свободно об этом говорили, основываясь просто на злостных домыслах. И тут у Роуз была личная причина для мучений: ей пришло в голову, что Краймонд действительно убил Дженкина, чтобы отомстить ей, а также Джерарду, которого он мог винить в том, что Роуз отвергла его. Эта мысль, неожиданно возникнув, причинила ей такую боль, что она чувствовала, как сходит с ума, и чуть в самом деле не сошла, едва не рассказав все Джерарду, единственно чтобы было с кем разделить свое горе. Итак, на ней действительно лежит ответственность за смерть Дженкина, думала Роуз, будь она добрей к Краймонду, будь не такой грубой и высокомерной… Впрочем, присущее ей здравомыслие в конечном счете взяло верх, способность разделять добро и зло соединилась с чувством самосохранения, и она сочла, что подобное восприятие трагедии не что иное, как безумная и мрачная фантазия.
За короткое время Роуз побывала на двух заупокойных службах, обе были по англиканскому обряду. Джерард, незамедлительно взявший на себя заботы о похоронах Дженкина, решил, что раз уж Дженкин в последнее время как будто склонялся к христианской вере, торжественные слова Книги общей молитвы, столь сдержанные и столь красивые, должны подойти для последнего прощания. У Дженкина не было семьи; но выразить свою скорбь по покойному на похороны явилось удивительно много людей, неизвестных Роуз и Джерарду. Джерард распорядился, чтобы тело кремировали, поскольку смутно помнил, что Дженкин высказывался в пользу кремации, но, главное, потому, что ему невыносимо было думать, что тело друга продолжает существовать и гниет в земле. Лучше, чтобы его не было. Лаура, конечно, была погребена на кладбище приходской церкви на участке Кертлендов. Уже шел спор о памятнике. Обе службы были похожи, за исключением того, что в одном случае тело предавалось «земле», а в другом «огню». Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху.
Позже тем же утром Роуз сидела в библиотеке, где Рив Кертленд писал благодарственные ответы на многочисленные выражения соболезнования по случаю смерти Лауры. Молодежь разъехалась: Невилл отправился в Сент-Эндрюс, где заканчивал учебу на историческом факультете, а Джиллиан в Лидс, где училась на первом курсе психологического. Они не сумели поступить в Оксфорд, но своим примером демонстрировали, что можно процветать где угодно. Рив, который в свое время тоже не попал в Оксфорд, провел, как он часто жаловался, несколько унылых и бесполезных лет в захудалом лондонском колледже. Только позже ей пришло в голову, что Рив, который был примерно ее возраста, наверное, завидовал, и, возможно, черной завистью, явно золотому времечку, которое Синклер и другие проводили в старинном университете. Впрочем, Рив куда как повеселел, что не преминули заметить недоброжелатели, когда его отец унаследовал титул. Кертленды были англиканами, а не церковными диссидентами или квакерами, но временами в их характере проявлялась протестантская черточка. Один из Кертлендов был офицером в армии Кромвеля. Ирландка мать Роуз с веселой снисходительностью относилась к гомосексуальности Синклера, но ее мягкий папаша тихонько возмущался. Конечно, Роуз никогда не обсуждала с Ривом ни эти, ни вообще какие-то серьезные вещи. Вечно ища сходства, она находила в белокурой миловидности Рива что-то от Синклера. Не было сомнений, что Невилл, постоянно увлекавшийся разными девочками, не имел сомнительных склонностей своего дяди. Рив не имел явного фамильного сходства ни с одним из своих родственников или предков, в нем не было ничего от той беспечной лихости, которая, судя по семейным портретам, как будто была наследственной чертой Кертлендов по мужской линии и воплощением которой были Синклер и Невилл. Он не был высок, как они. Волосы имел темно-мышиного цвета, еще не седые, но слегка поредевшие. Взгляд темно-карих глаз мягкий, озадаченный и беспокойный, лицо румяное, лоб собран в толстые складки. Губы тоже беспокойные. Брови густые и мохнатые. Каким-то образом ему удавалось выглядеть молодо. Говорил он часто робко, а то и невпопад, не то что его бойкий сын. Любил по целым дням оставаться дома и заниматься массой дел. Всегда был при галстуке, даже работая на факторе. Несмотря на свою нескладность и нерешительность во взаимоотношениях с миром, он был не лишен обаяния, может, обаяния какого-то редкого трогательного зверька. Но люди также отмечали, что, хотя он и производил впечатление скромника, он, между прочим, умело управлял имением и очень разумно вкладывал деньги. А еще он недурно играл на рояле и рисовал акварелью.
— Рив, мне нужно возвращаться в Лондон, — сказала наконец Роуз то, что давно хотела сказать.
— О нет! Зачем? Дети уехали, но обо мне кто позаботится?! И что будет с домом без тебя? Там тебе нечего делать. Я все удивлялся, почему ты не бываешь у нас чаще. Считай это место своим вторым домом.
— Я так и считаю, — ответила Роуз неуверенно.
— Явно не считаешь, коли так торопишься! Ты знаешь, как дети привязаны к тебе, как они нуждаются в твоих советах.
Роуз не припоминала, чтобы когда-нибудь «давала советы» Невиллу и Джиллиан, юным, энергичным и независимым, хотя действительно ей случалось «побеседовать» с ними за это исключительно долгое пребывание в Феттистоне.
— Ты им очень нужна, — гнул свое Рив, — и будешь… даже еще больше нужна… в будущем…
Роуз с беспокойством услышала некоторый нажим, с которым он сказал это. Она ответила довольно
