— Ушла, — ответила Пат. — И все-таки я бы хотела иметь ее фигуру.
— Гидеон, пожалуйста, не трогай сад камней! — сказал Джерард.
— Дорогой мой Джерард, с садом камней дело обстоит так, что его нельзя оставить как есть, если его не трогать, он превращается в грязный, пошлый викторианский садик и в конце концов пропадает, это вечная проблема. Я только засеял его травкой, убрал несколько камней и посадил пару растений, на будущий год это будет просто картинка.
— Гидеон у нас художник, — хмыкнула Пат.
— И вижу, ты уничтожил весь ясеневый подрост.
— Дорогой, эти побеги все заполонили.
— Это мне и нравится.
Гидеон, конечно, был не художник, даже не искусствовед, а просто человек, страстью которого было делать деньги. Его вкусы не всегда совпадали со вкусами Джерарда, однако Джерард вынужден был признать, что Гидеон, помимо умения торговать произведениями искусства, действительно любил картины.
— Как у Леонарда успехи в Корнелле?
Леонард Ферфакс изучал историю искусства в Америке. Патрисия и Гидеон давно уже волновались, не влюблен ли тот в Тамар. Впрочем, никаких оснований для беспокойства у них не было.
— Я виделся с ним в Нью-Йорке. Он начал играть в бейсбол!
— Боже мой!
— Жаль, что у сына Ломасов не вышло с Тамар, — сказала Патрисия. — Похоже, секс ее вообще не интересует. Или же станет лесбиянкой. Мне совсем не нравится ее пристрастие к Джин Кэмбес. Благодарение Богу, что она больше ее не увидит!
— Заполучил Климта? — поинтересовался Джерард у Гидеона.
— Увы, не удалось!
— Тебя послал Джерард? — спросила Джин.
Тамар колебалась с ответом.
— Признавайся, будь со мной откровенной!
Тамар улыбнулась:
— Он поддержал меня. Я и сама собиралась прийти — только боялась.
— Чего боялась?
— Думала, вы не захотите меня видеть.
— Почему же?
— Потому что, может, вы хотите порвать всяческие отношения с нами.
— Мне нравится это твое «с нами»… значит, ты считаешь себя одной из этой банды!
— Нет, совсем нет… но я думала, вас, может, расстроили…
— Стыдишь меня, осуждаешь?
— Нет, нет… — Тамар вспыхнула, поскольку нечто подобное было у нее на уме. — Джин, не будьте такой суровой! Вы не сердитесь на меня за то, что я пришла, нет?
— Нет, мое дорогое дитя, конечно не сержусь, мне просто интересно. Так тебя никто не посылал с определенной целью?
— Естественно, нет.
— Почему Джерард хотел, чтобы ты пришла?
— Просто так, поддержать отношения.
— Так ты должна будешь отчитаться перед ним?
— Он ничего такого не говорил!
Джерард действительно не сказал этого, но, конечно, хотел, чтобы она рассказала ему об их с Джин встрече. Тамар поняла, что ожидала именно таких вопросов, — и теперь была готова солгать.
Обе чувствовали себя натянуто. Тамар, тщательно обдумав, как ей действовать, позвонила из телефонной будки в Камберуэлле около четырех дня в субботу и сказала, что находится поблизости и могла бы зайти. Джин ответила, чтобы она приходила. Когда Тамар вошла, они не поцеловались, а обменялись мимолетным рукопожатием. Джин провела ее в заднюю комнату, уставленную книжными полками, с диваном против них и дверью в сад. На Джин был домашний халат. Диван был покрыт старым выцветшим хлопчатобумажным покрывалом, на котором лежали два красивых платья. Тамар сняла пальто, оставив на шее Джерардов шарф. После ее прихода небо потемнело и начался дождь. Маленькая лужайка в саду была усыпана опавшими листьями, желтые хризантемы побурели и поникли под ветром. Холодная комната выглядела заброшенной и нежилой, от шагов раздавалось эхо, и весь дом казался пыльным и сырым. Бесчувственный дом, подумалось Тамар, и сердце у нее упало.
— Ладно, не стану больше тебя мучить, — сказала Джин. — Я знаю, ты хорошая девочка. Рада видеть тебя. — И добавила: — Если тебе интересно, его тут нет.
Они помолчали. Было так много всего, о чем нельзя было говорить, не обдумав прежде.
— Господи, — сказала Джин, — какая темень! Зажгу-ка я свет.
Она включила тусклую люстру, от которой в комнате стало как будто еще темней. Они сидели друг против друга на стульях с прямыми спинками, словно социальная работница и ее подопечная. Тамар смотрела на гвозди в некрашеных половицах.
— Как Оксфорд?
Тамар вздрогнула и ответила:
— Я ушла оттуда, работаю на издателя.
Было странно, что Джин так оторвана от всего, так далека.
— Но почему?..
— У мамы были долги.
— Почему не обратилась ко мне?
— Мама не приняла бы деньги.
— Я предлагаю не ей, я предлагаю тебе! Ты что, настолько глупа, можешь ты повзрослеть наконец? Она хочет чтобы ты никого не видела, ни с кем не зналась, хочет погубить тебя.
— Это не так… она меня любит.
Тамар понимала свою мать, в чьем раненом сердце действительно жила ненависть, ненависть к дочери, но и любовь тоже.
— Я повидаюсь с ней.
— Нет, нет, все равно она настроена против вас, ревнует, потому что я люблю вас.
— Боже, насколько ничтожны могут быть люди! Я что-нибудь придумаю.
Как Тамар хотелось, чтобы все вдруг устроилось каким-нибудь чудом. Почему деньгам не под силу разрешить все проблемы? Казалось, деньги здесь — рассудочность, чувство, справедливость, чуть ли не сама добродетель. Но нет. Тамар не могла ни оставить мать, ни спасти ее. Это было как некий ужас в сказке. Расплатиться с долгами можно было лишь деньгами, заработанными Тамар. Никакие другие не подходили. И тут не было места для здравого смысла или разумного компромисса. Жертва Тамар не обернулась бы счастьем или благодарностью Вайолет. Тем не менее все другие варианты исключались.
— Мой отец что-нибудь придумает, — сказала Джин. — Тебе лишь придется немножко соврать. Тамар, не гляди на меня так, а то я тебя отшлепаю!
— Какие милые платья, — кивнула Тамар на диван.
— Хорошо, сменим тему, но я против подобной отвратительной жертвы. Платья я только что купила и как раз собиралась примерить.
Джин вскочила, скинула халат и осталась в короткой белой нижней юбке, черных подвязках и черных чулках. В таком наряде она отдаленно напоминала красотку старинного ночного клуба, но в глазах Тамар она походила на пирата, воина, вроде древнегреческого, широко шагающего, чулки превратились в перевязи сандалий, кружева юбки — в дозволенное украшение великолепного полка. И ее лицо, такое бледное, почти белое, с тонким, остро очерченным орлиным носом было словно лицо молодого командира или, может, султана, изображенного в профиль индийским миниатюристом. Обнаженные плечи, руки, мелькающее бедро были тоже белые, сквозь нежную кожу там и тут просвечивали голубые вены, как прожилки на мраморе.
