и голубям. Тот реальный мир был теперь так далек. Он подумал: есть ли смысл давать Джеймсу свою версию этой истории? Решил, что нет. Оправдания и объяснения будут тут неуместными, к тому же у него и нет оправданий. Он сказал:
— Ладно. Теперь вы узнали обо мне кое-что, не так ли, Джеймс?
— Мне очень жаль, — сказал Джеймс и снова начал перекладывать все на столе, разглядывая то и дело свою руку.
Теперь Майкл глянул на Джеймса. Несмотря на свою комнату-келью, славный Джеймс на роль Главного Инквизитора явно не годился. Любой на его месте извлек бы для себя из этой сцены некую толику удовлетворения или интереса. Но не Джеймс. Наблюдая за проявлениями его боли, его страдания, за нервозными его движениями, Майкл на миг представил себе, каким он должен видеться Джеймсу: чудовищность преступления и отвратительные противоестественные наклонности, которые оно обнажает. Джеймс, конечно, прав. Многое произошло.
— И когда же Тоби вам исповедовался? — сказал Майкл. Он старался успокоиться, думать о Тоби, а не о себе. Думать о своей жертве.
— Позапрошлой ночью. Он пришел ко мне в комнату после одиннадцати. Он бродил под дождем, был ужасно расстроен. Мы проговорили с ним много часов кряду. Он рассказал мне все и о затее с колоколом — я имею в виду тот другой колокол, — и о том, как они все спланировали с Дорой, и о том, как вытаскивали колокол из озера. Но до этого мы добрались только к самому утру. Столько времени проговорили мы о вас.
— Как это мило с вашей стороны, — сказал Майкл. Раздражение его мало-помалу обретало почву. — И что же вы сказали Тоби?
— Я был с ним достаточно серьезен, — сказал Джеймс. Он искоса глянул на Майкла. Короткая вспышка враждебности мелькнула меж ними в воздухе и погасла. — Я думал, что он вел себя глупо, даже в каком-то смысле дурно, — и по отношению к вам, и по отношению к Доре, так я ему прямо и сказал. В конце концов, он и сам чувствовал, что это дурно — раз уж решился на такой довольно-таки крутой шаг, как исповедь, и должен сказать, это было самое разумное и замечательное, что он мог сделать. Потому и отнестись к этому следовало со всей серьезностью, подобающей случаю. Иначе не было бы толку.
— И где же сейчас Тоби?
— Я отправил его домой.
Майкл вскочил со стула. Ему хотелось крикнуть, стукнуть кулаком по столу. Он спокойно сказал Джеймсу:
— Ну и глупец же вы.
Он подошел к окну и стал смотреть наружу.
— Когда он уехал?
— Он уехал сегодня утром. Я отправил его с первым поездом. Машина с Кэтрин подобрала его у сторожки. Извините, что не смог обговорить с вами все вчера, но тут столько всего навалилось. Я должен был принять решение. И я решил, что лучше ему с вами не видеться больше. Он явно чувствовал, дело это — ну, вы знаете — грязное и нечистое. Он попытался очиститься — хотя бы перед самим собой — тем, что рассказал обо всем. И я подумал, что лучше ему уехать, пока он чувствует, так сказать, что в какой-то мере он вернул себе невинность. Останься он и поговори с вами, он бы снова упал в эту грязь — если вы понимаете, что я имею в виду.
Майкл барабанил пальцами по окну. По-своему Джеймс прав. Но сердце у него страшно болело за Тоби — ведь его отправили отсюда, взвалив ему на плечи его несовершенства, обременив виной, втянув — благодаря напущенной Джеймсом суровости — в механизм греха и покаяния, с которым ему, может, и обращаться-то не дано. Как это типично для Джеймса — делать что-то простое и достойное и в то же время чертовски безмозглое. Отправив Тоби домой, он запечатлел в его душе все случившееся как нечто ужасающее. Да любой иной выход из положения был бы предпочтительнее. В то же время, думая о том, что он бы дорого дал за возможность на свой лад окончить эту драму, он вовсе не был уверен, что его способ оказался бы лучшим.
— Отчего же я глупец? — спросил Джеймс.
— Не было никакой нужды напускать эту чертову суровость, — сказал Майкл. — Настоящая- то вина на мне. Отправив Тоби домой, вы заставили его чувствовать себя преступником и обратили все происшедшее в страшную катастрофу.
— Не понимаю, отчего бы ему не нести полную меру ответственности, — сказал Джеймс. — Он ведь уже не маленький.
Майкл глянул в окно на великолепную аллею, ведущую к сторожке. И сказал:
— Интересно, почему это ему взбрело в голову идти к вам с исповедью?
— А почему бы и нет? Он был очень обеспокоен. Думаю, натолкнуло его на эту мысль кое- что, сказанное Ником Фоли. Видимо, Ник знал об этом, он пристыдил Тоби и сказал, что тот должен пойти и во всем сознаться. На мой взгляд, это первое разумное дело, которое сделал Ник со дня своего приезда в Имбер.
Майкл продолжал барабанить по стеклу. От слепящего блеска озера у него защипало в глазах. Он повел головой вперед, потом назад, словно помогая своему сознанию вобрать в себя то, что он только что услышал. Он был сражен и говорить не мог. «Так Ник знал об этом». Месть его не могла быть более совершенной. Соблазнить Тоби — это было бы грубо. Вместо этого Ник заставил Тоби сыграть ту же роль, которую сыграл сам тринадцать лет назад. Тоби действительно был его дублером. Майкл надеялся спасти Ника. А Ник просто погубил его во второй раз — ив точности тем же способом.
Майкл повернулся к конторке и посмотрел сверху на Джеймса, который опять принялся ерошить волосы.
— Да, похоже на то, — сказал он Джеймсу. — Прошу меня простить, если сказал что со зла. Уверяю вас, я считаю себя во всем виноватым. И нет смысла сейчас вдаваться в это. Конечно, я сложу с себя все полномочия — или как там это делается — и уеду из Имбера.
Джеймс начал было возражать.
Тут раздался сильный стук в дверь, и вошел Марк Стрэффорд. Бледный, расстроенный, он испуганно выглядывал из своей бородки.
— Простите, что вламываюсь так. Я был у переправы и слышал в сторожке какой-то непонятный шум. Думаю, это Мерфи, только он как-то очень странно воет. Уж не случилось ли там чего?
Майкл отпихнул его и, перемахивая через три ступеньки разом, слетел с лестницы. Едва касаясь земли, миновал площадку и побежал по тропинке к переправе, в полнейшей панике шумно хватая ртом воздух. Позади слышался дробный топот Марка с Джеймсом. Он добрался до переправы намного раньше их, прыгнул в лодку и отчалил один. Переправа, похоже, займет уйму времени — лодка катилась лениво, тычась носом то вправо, то влево, поскольку вперед ее толкало всего лишь одно весло, и, когда Майкл яростно вонзал его в воду, его подернутым пеленой глазам виделись мерцающие, словно в зеркале, фигуры Джеймса и Марка, которые остались позади на пристани. Он добрался до противоположного берега, выпрыгнул, и лодка тут же умчалась, с силой утянутая обратно к дому.
Майкл, спотыкаясь, побежал по траве, по-прежнему хватая ртом воздух. До чего же далеко еще сторожка… Теперь он уже совершенно отчетливо слышал непрерывный вой Мерфи. Вой был жуткий. Он побежал быстрее, но у деревьев вынужден был перейти на шаг. Дыхание не налаживалось. Скрючившись от мучительного страха, он едва не падал. Последние сто ярдов он еле плелся.
И вот он почти у сторожки. Дверь открыта. Майкл окликнул Ника. Ответа не было. Прямо перед дверью он остановился. В проеме что-то лежало. Глянул пристальнее и увидел, что это протянутая рука. Майкл переступил порог.
Ник застрелился. Разрядил дробовик себе в голову. Чтобы бить наверняка — вложил дуло в рот. Дело он, несомненно, довел до конца. Майкл отвернул лицо и отступил назад. Стоявший над телом Мерфи, скуля, последовал за ним.
Джеймс с Марком бегом приближались по аллее. Майкл крикнул им:
— Ник покончил с собой.
