что должны были вскакивать, когда заявлялся их разлюбезный муженек…
— Ну да?!
— Да кто ты, черт возьми, такой, Тим Рид? Напялил сногсшибательную блузу и пыжишься, думаешь, от тебя глаз не отвести? Ты ни на что не способен, от тебя миру пользы не больше, чем от любого чертова мужика, который тянет чертово пиво в чертовом пабе, ты паразит, халявщик, живешь тем, что слямзишь из чужого холодильника, приживальщик, несчастный попрошайка, у тебя лакейская душа, чертов мошенник…
— Дейзи… дорогая…
— Проклятье! Не называй меня дорогой, не напоминай мне, что платишь за мою квартиру.
— Я и не собирался…
— Ладно, хорошо, уходи, проваливай, если сыт по горло, я не прошу тебя остаться со мной, иди и найди себе смазливую машинисточку, она хотя бы сможет что-то заработать, чтобы прокормить тебя. Не будет больше бобов на тосте. Сможешь завести хорошенький домик в Илинге, под хорошенький процент, и парочку чертовых детишек, как любой другой, с тем отличием, что ты будешь сидеть на шее у своей женушки. Ты просто сводишь меня с ума, ты так чертовски доволен собой…
— Я не…
— Думаешь, что в тебе этого нет, но ты ошибаешься. Я смотрела на тебя, когда тебе казалось, что тебя никто не видит: такой самодовольный, беспечный, как бентамский петух, поглядываешь на себя в зеркало, прихорашиваешься, ухмыляешься. Ты считаешь, что ты такой душка, такой жутко милый, и очень даже умный, и совершенно безобидный, и симпатичный, и славный. О боже! Посмотри правде в глаза, нам лучше разойтись, мы только мучаем друг друга, тянем вниз, все это наше притворство и ложь, это же все ложь, Тим, давай покончим с этим… Мы не подходим друг другу. Ты хочешь уйти, так почему не сказать прямо, зачем прикрывать это злобными нападками? Оставь меня одну. Думаешь, я без тебя не справлюсь? Прекрасно справлюсь. Возьму себя в руки и займусь чем-то, если ты не будешь суетиться и прикидываться, что заботишься обо мне.
— Дейзи, прекрати. Все это пустые слова, ничего они не значат. Мы — это мы, какие есть, мы вместе, это главное. Будем любить друг друга, что нам остается? Выпей еще вина.
— Похоже, каждый раз «выпей еще вина» становится окончательным решением. Ладно, ты платишь за мою квартиру, думаешь, я рада этому?
— В сентябре у меня будет работа.
— В сентябре!
— Протянем, если будем поменьше пить и не покупать одежду.
— Хочешь сказать, если я буду пить поменьше и не покупать тряпки. Да, это платье новое, по крайней мере для меня. Я купила его в секонд-хенде. Оно стоило…
— Ну что ты! Я сказал «мы протянем».
— Думаю, не умрем. Иногда мне хочется умереть. Жизнь с тобой — кошмар. Другая может быть лучше. Я просто не умею устраивать жизнь. Как ты говоришь, мы такие, какие есть, и лучше нам любить друг друга. Мой роман принесет какие-то деньги. Знаю, ты сомневаешься! Только сейчас я не в состоянии писать, пытаюсь каждый день, но не выходит. Нелепая мы парочка. Тяжкое бремя друг для друга. О черт, вино кончилось! Ну и что будем делать, в конце концов?
— Ты могла бы переехать ко мне.
— Вместе в этой конуре мы убьем друг друга.
— Дейзи, мы можем попытаться.
— Квартира у меня дешевая, да, согласна, нет ничего дешевого для того, кто сидит без гроша, но квартплата стабильная, и мне никогда не найти другой за такую цену.
— Можешь сдать ее, ты уже делала это прежде.
— Жильцу запрещено сдавать квартиру кому-то другому.
— Ну, можно найти…
— Ага, богатого американца, приехавшего на три недели в Лондон и желающего пожить в вонючей комнатенке в Шефердс-Буш и пользоваться одной замызганной ванной вместе с грязными ублюдками!
— Раньше тебе удавалось.
— Просто повезло, да и было это в туристический сезон. Кроме того, ты не хочешь, чтобы я жила у тебя, я не хочу жить у тебя: ты не сможешь работать, я не смогу работать.
— Могла бы работать в публичной библиотеке.
— К чертям публичную библиотеку! Ведь знаешь, что она закрыта.
— Так что же нам делать?
— Попробуй сходить на Ибери-стрит.
— Я говорил тебе, нет больше никакой Ибери-стрит. Я для них не существую. Гай был единственным, кто беспокоился обо мне. Теперь я для них пустое место, они забыли меня, не вспомнят даже, как меня зовут!
— Так напомни им. Попроси взаймы у Графа. До сентября осталось не так уж много.
— Дейзи, не могу…
— Ты такой бесхарактерный. Можешь ты сделать хоть что-нибудь для нас? Они все купаются в деньгах…
— Вовсе нет…
— А мы сидим без гроша. Это в порядке вещей. Естественное право. Господи, будь у меня ружье, я б, черт возьми, пошла и заставила их отдать деньги!
— Не вижу тут никакого права, — сказал Тим, — я имею в виду — ждать, что они помогут нам.
— А ты попробуй, попытайся понять, что у нас есть такое право!
Тим попытался. У него почти получилось. В конце концов, он всегда был среди них вроде ребенка.
— Уверена, что они надули тебя с теми доверенными деньгами.
— Ты ошибаешься.
— Как я устала от твоих отговорок! Неужели нельзя сделать хоть что-нибудь? Пойди к Гертруде.
— Не могу.
— Почему? Боишься ее.
— Хорошо, боюсь.
— Наверняка она была отличницей в школе.
— Во всяком случае, она независимая женщина, с этим ты должна согласиться.
— Гертруда — независимая!
— Должна была вернуться. Но я никогда не имел никаких дел с Гертрудой. Это Гай заботился обо мне. Он умер, и я не могу беспокоить Гертруду, об этом не может быть и речи. Я для них никто, забытое прошлое, нас больше ничего не связывает.
— Хочешь сказать, что она укажет тебе на дверь?
— Нет, но я просто не могу прийти туда без приглашения, а они не пригласят.
— Значит, из-за светских условностей мы будем голодать!
— Дорогая, не преувеличивай наши страдания, мы выживем!
— Думаю, ты не понимаешь. Я прошу сделать, ради тебя и меня, элементарную вещь. Что ты теряешь? Хорошо, она, возможно, только посмотрит на тебя своими стеклянными глазами и сменит тему, но что ты потеряешь?
— Не желаю, чтобы на меня смотрели стеклянными глазами… и… ох, как тебе объяснить?.. это связано с Гаем.
— С Гаем? Но он умер!
— Дейзи…
Тим действительно не мог этого объяснить, даже себе, и то с трудом. Это было как-то связано с особыми отношениями между ним и Гаем, его уважением и привязанностью к Гаю, интимным ощущением потери. Это не касалось никого, кроме него и Гая. Оно и не давало пойти с протянутой рукой к вдове.
— Ты боишься этой жирной самки.
