— Она не жирная.
— Она обожравшаяся коротышка.
— В любом случае…
— Значит, признаешь, что боишься?
— Нет… Дейзи, прекрати. Лучше ляжем. Всегда одно и то же.
— Всегда одно и то же! О боже!
— Ты хочешь сказать, что тебе не хватает денег? — спросила Гертруда.
— Мм, да… — ответил Тим. Суть была именно такова.
Дейзи наконец уговорила его, и теперь Тим жалел, что поддался. Он был при галстуке, в костюме, сохранившемся с лучших времен, который он обычно надевал на те вечера, что безвозвратно ушли в далекое прошлое. Было шесть часов, он и Гертруда стояли у камина в гостиной, попивая шерри. Тим поставил бокал и вертел в пальцах фарфорового флейтиста из обезьяньего оркестра. Он надеялся, что хмурой Анны Кевидж не будет при их разговоре. Она очень холодно посмотрела на него, когда перед Рождеством застала его шарящим в Гертрудином холодильнике и складывающим добычу в целлофановый пакет. Сейчас ее не было видно, слава богу.
Гертруда молчала и, казалось, была в замешательстве. У Тима душа в пятки ушла. Похоже, дело кончится стеклянным взглядом и указанием на дверь. Конечно, Гертруда была доброжелательна…
Ее сейчас явно нельзя было назвать «жирной». Она похудела и выглядела старше. Пожалуй, это шло ей. Она была в темных жакете и юбке, белой блузке с высоким воротничком, на шее повязан желто- коричневый шелковый шарф, на ногах коричневые узорные чулки. Одной маленькой ножкой в изящной коричневой кожаной туфельке она постукивала по каминной решетке. Пышные слегка вьющиеся волосы были теперь коротко подстрижены и гладко причесаны. На смуглом и, как всегда, презрительном лице с тонкими ноздрями проглядывало легкое беспокойство. Карие глаза неодобрительно смотрели в темно- голубые, темно-голубые смущенно смотрели в сторону.
Испортил, думал Тим, погубил прошлое, совершил грех по отношению к Гаю, к тому, что всего на какое-то мгновение показалось ему его семьей; и, когда он верил в это, они действительно были ему семьей. Почему не подождал? Гертруда, возможно, написала бы, пригласила прийти. А сейчас он не вовремя, она расстроена, раздражена и будет презирать его. Даже если даст сотню фунтов, это не стоит того. Он даже не хочет от нее ничего. Зачем он только дал Дейзи уговорить себя? Он подонок, и Гертруда тоже так думает.
Тим долго мучился над письмом к Гертруде. Что лучше — прикинуться, будто хочет навестить знакомых, или сразу взять быка за рога и изложить свою просьбу? Письмо он порвал, не мог он об этом писать. В конце концов просто позвонил по телефону, сказал, что этим вечером будет в районе вокзала Виктория, и спросил, нельзя ли зайти к ним. При виде улыбающейся Гертруды у него пропало всякое желание притворяться. Он с места в карьер, неуклюже, прямо, грубо дал понять, что пришел потому, что ему нужны деньги. О господи!
— Понимаю, — сказала Гертруда и принялась водить пальцем по фарфоровому скрипачу. — Но… гм… если не возражаешь… я хотела понять… я думала… мне казалось… что ты преподаешь… а еще продаешь свои картины… и полагала…
— Я должен объясниться, — сказал Тим, — дело всего лишь в том, чтобы продержаться лето. Осенью у меня будет работа. Сейчас работы у меня нет…
— А ты пытался искать? Наверное, ты мог бы получить какую-нибудь работу?
Тим похолодел. Да, пожалуй, мог бы. Но какая пропасть разделяет его с его жизненным опытом и Гертруду! Да, в конце концов Дейзи была права!
— Разве что какую-нибудь, но я хочу заниматься живописью, — ответил Тим.
И сразу понял, что в этой гостиной, со стен которой на него глядели лица трудолюбивых евреев- пуритан, это был худший из ответов. Будто он просит Гертруду поддержать его, ведущего жизнь непрактичного себялюбца.
— Тогда ты можешь продавать свои картины? Зарабатывать этим?
— Нет. Или очень мало. Дело в том, что, пока напишешь, пока продашь…
— Но у тебя ведь есть готовые картины… я имею в виду, которые ты мог бы продать? Убеждена, художники иногда не желают продавать свои произведения, не желают расставаться с ними, мне это понятно.
— Кое-что у меня есть, — сказал Тим, — но не думаю, что много выручу за них. Я не очень модный художник.
Это был единственный способ оправдаться, но Гертруде такой ответ понравился.
— Я рада, что ты это сказал. Конечно, ты не должен стараться быть модным художником ради денег. Что сейчас пишешь?
Тим засомневался, стоит ли объяснять Гертруде ситуацию с кошками. Решил, что не стоит. И ответил полуправдой:
— В настоящий момент рисую людей, людей, которых вижу в парках и так далее… и животных… и…
— Рисование — это то же самое, что ежедневные упражнения для музыкантов, да?
— Да, почти то же, то же самое…
— Полагаю, ты рисуешь все время, пока готовишься к очередной большой картине?
— Мм… да…
— И что это будет?
— Я… еще не уверен…
— Но ты не хочешь прерывать работу и идти преподавать? Ты ведь уже преподавал, не так ли?
— Да, — терпеливо ответил Тим, — было такое, но я потерял это место. Все художественные школы страдают от нехватки средств и экономят в первую очередь на почасовиках. В настоящее время я не могу найти другой преподавательской работы, ищу постоянно, но таких, как я, претендентов много. Так что до сентября я безработный, поскольку не хочу браться за… ну…
— За что-то совсем неподходящее?
— Да. Но даже и такую работу сейчас трудно найти. Вообще любую. Скверные времена.
— Конечно, я понимаю, — проговорила Гертруда.
Он, думал про себя Тим, выставляет свои раны и упрекает ее в том, что она вроде Марии Антуанетты! Неудивительно, что она выглядит раздраженной. Он все сделал не так!
— Извините… — заговорил Тим.
— Но ты, наверное, можешь обратиться за пособием по безработице? — спросила Гертруда.
— Обращался, и уже получаю, — безнадежно ответил Тим. — Это, конечно, не бог весть сколько… но, как вы говорите… обращусь еще раз и получу больше… конечно, я могу отлично прожить… за роскошью не гонюсь… извините, что обеспокоил вас, право, это все ерунда.
— Тебе не приходится кого-то содержать? — спросила Гертруда.
Вопрос не вызвал у Тима затруднений.
— Нет-нет… никого… только себя… иждивенцев не имею.
— Прости, что спросила. Я так мало знаю о тебе.
— Пустяки…
— А эта работа в сентябре тоже на неполную неделю? Ты точно ее получишь или только возможно?
Тим не знал, что сказать. Он и сам не был уверен. Дейзи он убедил, что работа точно будет, чтобы подбодрить их обоих. Но в подобных обстоятельствах никогда не знаешь, чего ждать.
— Ни в чем нельзя быть уверенным, — ответил он, — но надеюсь… то есть думаю…
— Какие-то сбережения у тебя есть?
— Нет… ну, почти нет… то есть… Нет.
— Значит, дела плохи.
— Да нет, не так уж плохи, правда, — сказал Тим. — Вполне можно жить, не знаю даже, на что я жалуюсь…
