недоброе ворчанье которого явно означало, что вчерашний пинок не забыт.
В кухне никого не было. Монти двинулся вдоль стены дома к незанавешенным окнам гостиной, свет из которых лился на ажурный куст ракитника и нежно-зеленую в электрическом освещении скумпию. Монти подошел к окну и заглянул внутрь. Глазам его представилось странное зрелище. Эдгар и Харриет, видимо увлеченные разговором, ходили из конца в конец гостиной; Харриет опиралась на руку Эдгара. Дойдя до двери, они тут же разворачивались и шли в противоположную сторону. По размеренности их движений было ясно, что они маршируют так уже давно; Монти даже показалось, что на толстом индийском ковре образовалась тропинка из их следов. Харриет все время указывала рукой в сторону сада, явно излагая какие-то соображения по поводу собачьего лая. Вид у нее был, на взгляд Монти, несколько фантастический: на плечах длинная кашемировая шаль, платье, лишенное пояса, волочится по полу наподобие мантии. Ее длинные блестящие волосы свободно струились по спине (раньше Монти не приходилось видеть ее с распущенными волосами), отчего она выглядела, несмотря на усталость и бледность, гораздо моложе. В этой своей мантии, простоволосая, она была очень похожа на жрицу или прорицательницу. Всклокоченный Эдгар, в порванном пиджаке, без галстука и с печатью бессонной ночи и выпитого виски на челе, сутуло тащился рядом, словно выслушивая наставление. Сократ, внимающий речам Диотимы.[20]
Монти негромко постучал в окно. Двое в комнате одновременно вскрикнули и обернулись. Через минуту Эдгар уже поднимал оконную раму, чтобы впустить Монти внутрь. Не успел Монти спрыгнуть на ковер, как руки Харриет обвились вокруг его шеи, и он тоже не задумываясь обнял ее. Кашемировая шаль легла на его плечи, но тут же соскользнула на пол, и они остались стоять в обнимку под покровом ее струящихся волос. Не убирая рук, он некоторое время стоял с закрытыми глазами, впитывая в себя тепло ее округлых плеч и прохладу волос, потом, словно очнувшись, отстранился и отступил на шаг. Харриет и Эдгар, оба изрядно осунувшиеся, смотрели на него не без удивления: вероятно, он и сам являл собою диковинное зрелище.
— Ну так что, где народ? — осведомился он самым беспечным тоном, позволительным при данных обстоятельствах.
— Мы бы сами хотели это знать! — Ответ Эдгара прозвучал несколько зловеще.
— Где Дейвид? — спросил Монти. Интересно, кто все-таки подложил ему под голову подушку и укрыл одеялом — Дейвид или не Дейвид? Монти надеялся, что он.
— У себя в комнате, спит, — сказала Харриет.
— А вы что тут дефилируете?
— Блейза ждем, — ответил Эдгар.
— И где этот ваш Блейз?
— Понимаешь, — сказала Харриет, — после того как вы с Эдгаром ушли, — (Эдгар глухо застонал), — Эмили Макхью сразу же подхватилась и убежала, Блейз за ней — и с тех пор никаких вестей.
— По-моему, все ясно, — проворчал Монти, досадуя на обоих, но все же радуясь тому, что, по крайней мере, он сам еще не утратил способности мыслить здраво. — Эдгар тут столько всего нагородил — (Эдгар снова застонал), — что Эмили расстроилась, Блейзу пришлось провожать ее домой. А возвращаться было уже слишком поздно — вот он и остался.
— Возможно, конечно, такое, — сказала Харриет. — И я не возражаю, пусть бы он… остался, раз так поздно… Но что же он не позвонил? Он ведь знает, что я… что я… — Тут губы ее плотно сжались, и глаза, явно не впервые за эту ночь, наполнились слезами.
— Ах ты, что же это такое… — забормотал Эдгар.
— А сами-то вы звонили Эмили? — спросил Монти.
— Харриет не знает номера, а в телефонной книге его нет, — ответил Эдгар.
— Думаю, Харриет, сейчас тебе лучше всего лечь спать, — сказал Монти. — Глупо мучить себя всю ночь почем зря. Ясно же, что Блейз и Эмили могли добраться до ее дома только глубокой ночью. Он наверняка решил, что ты уже легла, и не захотел тебя беспокоить. Так что хватит тебе играть эту трагическую роль, иди лучше спать. Если Эдгар решил наложить на себя епитимью и бдеть всю ночь, то при чем здесь ты? Пусть себе бдит, я даже могу составить ему компанию. А ты иди спать.
— Нет, нет, я никуда не пойду, разве я смогу уснуть?.. А вдруг с ним что-то случилось, вдруг он попал в аварию? Мне так страшно… Я должна видеть Блейза, должна… Все равно в таком состоянии мне пи за что не уснуть… Нет, я больше не могу, я с ума сойду.
— Ай-ай-ай, что же это, — горестно приговаривал Эдгар, тоже, видимо, не впервые. — Мне так стыдно, так стыдно. Это было безобразно!..
— Спасибо вам, — сказала Харриет. — Вы оба такие добрые. Ах, Монти, слава богу, что ты пришел! — Она с чувством сжала его руку.
— Знаете что, я есть хочу, — объявил Монти. — Не возражаешь, если я приложусь к твоим бутербродам, — раз уж мы решили бдеть вместе? И пивка бы хорошо, если есть.
— Посмотри в холодильнике, — сказала Харриет. Они все вместе перекочевали на кухню и расположились за длинным столом. Монти и Эдгар ели бутерброды, запивали холодным пивом, Харриет, сидевшая между ними, собирала в складочку край клетчатой скатерти и тоскливо глядела в окно. Там над лужайкой уже начало светать, луна постепенно бледнела, и сквозь призрачно-серое оцепенение один за другим проступали силуэты деревьев.
— Дейвид даже не стал со мной разговаривать, — сказала Харриет. — Прошел молча, ни слова не сказал. А глаза такие красные.
— Ничего, он оправится, — сказал Эдгар. — У мальчишек это быстро проходит.
— Он не мальчишка… не просто мальчишка. Он глубокий, сложный человек.
— Не убивайся ты так, Харриет, — сказал Монти. — Тяжело, конечно, но все как-нибудь наладится. — Неизвестно, правда, как, добавил он про себя; что за ахинею я несу? В ту же минуту на него повеяло до жути знакомым холодком, будто где-то открылась невидимая дверь, и душу пронзило невыносимое желание видеть Софи. Если бы можно было идти куда-то ее искать — он бы ее нашел. Раньше, даже в самые худшие времена, одно ее присутствие оберегало его от всех бед. В худшие времена: когда она злилась на него, когда лгала, когда умирала.
— Господи, скорей бы уже Блейз пришел… или позвонил…
— Возможно, он сейчас как раз на пути домой, — сказал Эдгар. — Мало ли что могло его задержать. Ночью, а тем более без машины, оттуда сто лет можно добираться. Он может прийти в любую минуту.
— А мне что-то начинает казаться, — сказала Харриет, — что он никогда не придет. Всякое ведь бывает в человеческой жизни. Одни уходят навсегда, другие умирают…
— Прошу прощения, мне надо отлучиться в уборную, — сказал Монти.
Выйдя из кухни, он плотно затворил за собой дверь и свернул к лестнице, плавным полукругом уходящей наверх; в холодном свете высокого арочного окна уже отчетливо прорисовывалась каждая ступенька. Поднявшись на второй этаж, он остановился. Было очень тихо. Наконец в тишине Монти расслышал дыхание спящего Дейвида. На цыпочках подкрался к двери, осторожно, стараясь не скрипнуть, нажал на ручку и вошел.
Дейвид лежал на постели, полуприкрытый простыней. Он был все в той же рубашке, голова откинута набок — так, будто, засыпая, он метался в бреду, — длинные волосы легли на подушку торчком (казалось даже, не легли, а встали дыбом от ужаса), одна рука свешивалась до пола, как на картине Уоллиса «Смерть Чаттертона». Во сне лицо Дейвида снова сделалось далеким и чужим. Бледное, выглаженное зыбким утренним светом, оно было похоже на прекрасную посмертную маску. Минуты две Монти молча смотрел на спящего, потом бесшумно вышел. Каким безумцем надо быть, чтобы ждать утешения от мальчика — к тому же погруженного в собственные страдания? Вываливать ему на голову свои горести было бы глупо, даже подло.
Монти неспешно спускался по лестнице, когда в прихожей зазвонил телефон. Харриет, а вслед за ней и Эдгар тотчас выскочили из кухни. Эдгар бросился включать свет, Харриет схватила телефонную трубку.
— Милый… ты… слава богу. Да, да, конечно… как я могла забыть… Ну, разумеется… Я так волновалась… но теперь все в порядке… Да, сейчас лягу, уже иду, не беспокойся… Да, увидимся… Как камень с души… Спасибо, родной, что ты позвонил… спасибо тебе, спасибо…
