Алекс закричала, от ярости брызгая слюной:
— Ты что? Ты им разрешила! Ты им показала?! Ты чертовка… втихую… позволила им убить лис… тебя бы за это убить… как ты могла… дала им убить моих лис… почему ты мне не сказала?
— Вы спали, вы были пьяны, пришел человек с газом, все лисы подохли.
— Ты мерзкая, злобная, отвратительная тварь, убирайся из этого дома, чтобы я тебя больше никогда не видела!
Алекс яростно бросилась к Руби, подняв руку, словно хотела ударить. Руби оттолкнула ее.
Алекс покатилась по ступенькам, головой вперед. Она скатилась вниз, вылетела на площадку, миновала ее и осталась лежать у подножия лестницы — скрюченная, недвижная.
Руби с рыданием ринулась за ней. Плача, она дергала хозяйку, пыталась поднять ей голову. Потом убрала руки и завыла, как пес. Алекс не шевелилась.
— Вы не можете говорить, что все кончено, когда все только начинается.
— Все кончено, конец, и так лучше.
— Но почему и что именно кончено? Не может быть, что все испорчено, это вы хотите все испортить! Я даже не понимаю.
— Тебе не обязательно понимать.
— Нет, конечно, я понимаю, но…
— Давай прекратим этот разговор.
— Вы же знаете, что это невозможно.
— Нам придется вскоре перестать. Мы обязаны перестать.
— Вы сами начали.
— Я знаю.
— Если бы вы не начали… вам ведь не обязательно было ничего говорить… не обязательно было говорить то, что вы сказали…
— Знаю, знаю, знаю…
— Вы могли бы сделать так, чтобы мы сблизились постепенно, это было бы так просто…
— Хэтти, я тебя умоляю.
— Вы же должны быть таким умным, почему вы не придумали, как это сделать?
— Я слишком много думал.
— Вы могли ничего не говорить и подождать, пока я сама догадаюсь.
— Не мучай меня этим.
— Я уже взрослая, я могла и сама догадаться, не обязательно было делать из этого трагедию!
— Не мучай меня!
— Это вы меня мучаете! Вы все разбили на ужасные острые куски, вы взбаламутили мое сердце и все в нем изменили, а теперь рассуждаете о том, чтобы закончить и расстаться.
— Так нужно.
— Но я вас люблю…
— Ты ошибаешься.
— Люблю, мы с этим справимся, мы справимся.
— Ты — может быть, а я не могу.
— А как же мои желания?
— Твои желания несущественны, они эфемерны, ты молода, твой интерес поверхностен, твоя боль будет недолгой. Лучше на этом остановиться. Для меня это… не трагедия… жизнь не трагична… это катастрофа… возможно, милосердная.
— Вас интересует только ваша личная катастрофа.
— Да.
— Но я люблю вас, я хочу вам помочь, я хочу вас спасти.
— Молодые девушки вечно пытаются кого-нибудь спасти, но именно эта роль им не по силам.
— Не обобщайте. Мне по силам. Почему не попробовать?
— Потому что ты сделаешь мне еще больнее.
— О, это так жестоко, так ужасно.
— И так нечестно. Ты уже говорила.
— Я могу вас любить, заботиться о вас, сделать вас счастливым, и мы теперь можем быть друзьями, вы же сказали, что всегда на самом деле этого хотели.
— Нет. Ты не хочешь понять, что это будет для меня невозможно больно по сотне причин.
— Да, не хочу! О, мы опять ходим по кругу.
— Давай прекратим этот разговор. Уже рассвет. Птицы поют. Мы всю ночь проговорили.
— Скоро Иванов день, в это время ночь короткая, мы не так уж давно говорим, я не могу прекратить этот разговор, не могу заснуть. Вы боялись, что я убегу. Теперь я боюсь, что вы убежите.
Было раннее утро воскресенья, и, как сказала Хэтти, в это время светало очень рано. На яблоне за окном шестнадцатого дома по Заячьему переулку пел дрозд. Джон Роберт неуклюже поднялся и слегка отодвинул одну занавеску, впуская леденящее дыхание чистого рассвета в освещенную лампой комнату. Хэтти вздрогнула и застонала. Она произнесла:
— Я была так счастлива в Слиппер-хаусе с Перл. Вы отобрали у меня Перл. А теперь отбираете и все остальное.
Хэтти подарила Джону Роберту «один день», о котором он просил, — пятницу. Но в то утро, после его вспышки чувств, они не говорили по-настоящему. Оба были испуганы и шарахались друг от друга. Он все время говорил «Прости меня», а она — «Ничего».
Косноязычное объяснение Джона Роберта, его «извинения» превратились в длинную череду воспоминаний об их встречах, в которых эти двое теперь пытались найти убежище. Предаваясь воспоминаниям — посторонний наблюдатель счел бы это дружеской беседой, — они настороженно разглядывали друг друга, как противники, сошедшиеся для битвы, и при этом оба напряженно думали. По мере того как оба внутренне концентрировались на том, что случилось, и на том, что должно было произойти, на двух сосредоточенных лицах проступало явное сходство. Они оценивали, размышляли, планировали. После обеда (они рассеянно поклевали хлеба с сыром) Хэтти сказала, что устала, у нее болит голова и она хочет лечь, и они с облегчением разошлись. Хэтти лежала в кровати, не двигаясь, оставаясь начеку. Теперь он шевелился и вздыхал, а она слушала. Вечером они опять предались воспоминаниям, уже осмотрительнее, словно выполняя какое-то задание. Это было похоже на сотворение таинства, в результате которого они должны были осторожно подойти к настоящему и сойтись в нем. Они примеривались, обсуждали, спорили, ссорились, а потом объявили, что лягут спать рано, и так и поступили. Выяснение прочих пугающих истин они отложили на потом. В тот вечер Хэтти расспрашивала о своей матери, о ее детстве, немного рассказала об отце. Они обсудили Марго, а под конец вели разговоры только ради того, чтобы скоротать время и утомиться. В эту ночь, ложась спать, Хэтти бесшумно заперла дверь своей спальни. Наутро она пробудилась от омерзительных снов с сильнейшим, настойчивым, невыносимым ощущением вины по отношению к Перл. Пообещав Джону Роберту, что вернется, Хэтти побежала в Слиппер-хаус и обнаружила, что Перл там уже нет. Вернулась она в слезах. Джон Роберт молча посмотрел на нее страшными глазами. К этому времени существование в небольшом домике и все, что приходилось делать — есть, пить, двигаться, ходить в туалет, подниматься и спускаться по лестнице, садиться и вставать, — сложилось в чудовищную систему, как в тюрьме. Иногда, чтобы дать Хэтти отдохнуть от своего присутствия, Джон Роберт выходил в сад и стоял там под яблоней, как большой раненый зверь, а Хэтти, как кукла в домике, переходила от окна к окну и смотрела на деда. Они не предлагали друг другу что-нибудь сделать вместе, куда-нибудь сходить — просто не могли. Точно так же они оказались не в состоянии возобновить беседу. Наконец его молчание и ее постоянные слезы привели к настоящему, ужасному разговору. То, чего больше всего боялась Хэтти, то, что занимало ее мысли, заставляло быть начеку,
