Судебный пристав Конюшев вошел в камеру к Соньке, взял табуретку, уселся на нее, глядя на арестантку весело и чуть ли не игриво.
— Как спалось, мадам?
— Лучше всех.
— Превосходно. А я к вам с новостями. — Пристав развязал шнурочки папки, вынул оттуда несколько газет, протянул воровке. — Ознакомьтесь.
Та нехотя взяла их, так же нехотя развернула и вдруг увидела на первых полосах крупные заголовки:
ПОКУШЕНИЕ НА БЫВШУЮ ПРИМУ ОПЕРЕТТЫ.
НЕСОСТОЯВШИЙСЯ УБИЙЦА ЗАДЕРЖАН.
ГОСПОЖА БЕССМЕРТНАЯ В КРИТИЧЕСКОМ СОСТОЯНИИ.
ТРАГИЧЕСКАЯ СУДЬБА БЫВШЕЙ ПРИМЫ.
Подняла глаза на чиновника, негромко произнесла:
— Интересная новость.
— Это ведь ваша дочь?
— Да, это моя дочь.
— Вот видите, — удовлетворенно сказал пристав, — все становится на свои места. Нет госпожи Дюпон, есть Сонька Золотая Ручка. Вы не станете это отрицать?
— Не стану.
— Превосходно. Послезавтра суд. А дальше все по накатанной.
— Она жива? — тихо спросила воровка.
— Судя по газетам, да.
— В больнице?
— А где же еще? — Конюшев внимательно посмотрел на женщину, неожиданно поднялся, прошелся по камере.
Посмотрел вверх, на оконные решетки, провел зачем-то пальцем по стене, внимательно изучил налипшую грязь, даже понюхал ее.
Вернулся к воровке.
— Покажите ваши золотые ручки, мадам.
Сонька инстинктивно спрятала их поглубже.
— Зачем?
— Желаю взглянуть на легендарные пальчики.
— Они в язвах.
— Вот на язвочки я как раз и хочу взглянуть.
Он силой заставил воровку показать руки, удовлетворенно кивнул.
— Что и следовало доказать.
Взял со стола жестяную кружку, повертел ее в руках. Затем проделал то же самое с чайником.
Сонька не сводила с него глаз.
Конюшев обнаружил внизу небольшую заклепочку, поелозил по ней пальцами, затем нажал, и дно чайника открылось.
На пол упали ножовка и свернутый шелковый шнур.
Следователь собрал все это, вложил снова в дно чайника, довольно улыбнулся.
— Служба сообщала, что кто-то пилит по ночам решетку. Не могли докопаться кто… А потом подумали, пусть пилит, все равно без толку. Теперь все понятно. — Он взял чайник, кружку, папку с газетами, направился к двери. — Все это, мадам, будет фигурировать на суде.
Сонька спала, когда услышала осторожный шорох за дверью.
Приподняла голову, прислушалась.
Шорох перешел в скрип ключа в замке, после чего дверь отворилась и в камеру протиснулся с керосиновой лампой в руке Илья Глазков.
— Просыпайтесь, у нас всего лишь полчаса. — Поймал удивленный взгляд воровки, торопливо объяснил: — Вы сегодня должны бежать.
— Как? — не поняла та. — У меня был шмон.
— Знаю. По этому вопросу началось следствие. Поэтому этой ночью надо бежать.
Прапорщик был похож на невменяемого. Он поставил лампу на стол, зачем-то стал стаскивать с себя френч.
— Что вы делаете? — едва ли не возмущенно спросила воровка.
— Мы должны переодеться. Вы в мою одежду, я в вашу. Охрана куплена!..
— По-моему, вы сошли с ума!
— Нет, все правильно. Это единственный шанс! Больше такого не будет! — горячо заговорил Глазков. — Здесь случится пожар, поднимется гвалт!.. Под эту неразбериху вы должны бежать!.. На первом этаже… на главной проходной охрана предупреждена. Вернее, куплена!.. Она выпустит вас! На всякий случай покажете эту бляху, — он показал номерной знак на френче.
Сонька ничего не понимала.
— Я не найду дорогу!
— Боже, все просто… По галерее — на первый этаж, затем по коридорам… Оттуда все будут бежать к вашей камере. Здесь будет пожар!
— Пожар?
— Я же сказал! Я подожгу все! У меня керосин. В лампе!..
— Но вы можете сгореть!
— Не более чем обожгусь.
— Я не хочу рисковать вашей жизнью!
— Никакого риска. Меня и без этого будут судить за способствование. А сейчас надо поменяться одеждой! — Прапорщик принялся снимать с себя рубаху. — Пожалуйста, не надо стесняться!.. Я это делаю ради вашей дочери!.. Она дала денег, чтобы подкупить охрану!
— Она в больнице?
— Да, в странноприимном госпитале на Моховой. Если выживу, непременно проведаю.
…Спустя какое-то время из камеры быстро вышла переодетая в одежду прапорщика Сонька, закрыла дверь на замок и зашагала широким шагом по грохочущей железной галерее.
Тем временем в камере Глазков с усмешкой взглянул на надетое на себя платье арестантки, перекрестился, раскрутил лампу, вылил из нее керосин на постель, плеснул на себя.
Поднес тлеющий фитиль к маслянистой жидкости, пламя вначале расползлось по кровати и полу, затем взметнулось чуть ли не до самого потолка.
Прапорщик, объятый огнем, бросился к двери, отчаянно призывая на помощь:
— Пожар!.. Пожар!
Воровка бежала по лестнице вниз, ей навстречу неслись жандармы и конвоиры, по тюрьме растекались звуки пожарного колокола.
Сонька, никем не остановленная, добралась до поворота к главному тюремному входу, возле которого топталась пара надзирателей, показала одному из них служебную номерную бляху, тот с усмешкой взглянул на нее, с такой же усмешкой козырнул и толкнул тяжелую дверь.
Воровка выбежала за тюремные ворота, коротко огляделась и отчаянно, не веря в спасение, побежала вдоль черной ночной Невы.
За спиной продолжал звонить колокол, и в одном из окон Крестов отражался огонь пожара.
