— Поздно!.. Уже поздно!.. Заигрался! К тому же она поведала свою самую-самую большую тайну, а я взял и выложил все!.. После этого только в петлю! Или убивать, убивать, убивать!.. Всех подряд убивать! Может, этим смою позор и стыд!
— Ступайте в церковь, может, легче станет.
— Боюсь. Не дойду. В реку брошусь. — Изюмов перегнулся через стол, зашептал: — Она ведь дочь воровки!.. Соньки Золотой Ручки!. Сама созналась в этом!.. А я, тварь никчемная, донес. Разве можно это пережить?
— Зачем призналась? — осторожно полюбопытствовал пан. — Думаете, душу облегчить?
— Может быть, может быть… — задумчиво произнес артист. — Мать ведь приходила к ней!.. С дочкой приходила!.. А она их не приняла! Изгнала!.. Чтоб тень на нее не падала!
Возник половой, поставил на стол чайник, воду и удалился. Изюмов крикнул ему вслед:
— Водки на этот стол!
— А с кем приходила мать? — с нескрываемым интересом спросил поляк.
— Сказал же, с дочкой. Тоже воровкой.
— И их не задержали?
Изюмов расхохотался, повертел пальцем у виска.
— Как возможно задержать, если они прибыли в свите самого господина полицмейстера?!
Пан Тобольский ничего не понимал.
— Как это могло случиться?
— А это не нашего ума дело, сударь!.. — развел руками артист. — Полицмейстер ведь дальний родственник покойного князя Брянского! И у покойника было бриллиантов о-го-го!.. — И неудачно пошутил: — Может, у них с Сонькой там общая малина!
— Значит, Соню можно найти в доме князя Брянского? — задумчиво произнес поляк.
— Я этого не говорил, — поднял руки Изюмов, — вы не слышали!.. Иначе мне голову сразу сзаду наперед! — И с силой захлопнул собственный рот ладонью.
Снова подошел половой, поставил на стол две рюмки, бутылку водки, рыбную закуску.
Артист налил в обе рюмки, поднял свою.
— Выпейте, сударь, за заблудшую душу раба божьего Николая. Авось на небе услышат и не дадут закончить мою поганую жизнь под забором!
Пан Тобольский также поднял рюмку, чокнулся с растирающим по физиономии пьяные и жалостливые слезы артистом Изюмовым.
В кабак не спеша вошел филер, с достоинством огляделся и занял один из ближних столиков.
На него тут же отреагировал артист.
— Видали?.. Шпик!.. Это по мою душу! Куда ни сунься, они следом. — Он тяжело поднялся, натыкаясь на столы, двинулся в сторону филера. Остановился перед ним и вдруг заорал во всю актерскую глотку: — Встать, сволочь!.. Встать, если вам приказывают!
— Вернитесь на место, иначе я вызову полицию, — негромко и спокойно предупредил шпик, продолжая сидеть.
— Полицию?! Вы решили испугать меня полицией? Меня, артиста императорского театра!
— Оставьте меня в покое, сударь.
— А я не оставлю! Вы, сударь, оскорбили меня!.. Меня, артиста Изюмова! Вы знаете такого артиста?
— Не знаю и знать не желаю.
— Вста-ать! — снова заорал возмущенный Изюмов и ухватил шпика за лацканы плаща. — И марш за мной в полицию!.. Сейчас вы узнаете, кто такой Изюмов.
Между ними завязалась бурная потасовка, Изюмов пытался выволочь шпика из-за стола, тот упирался и отбивался.
Пан Тобольский, воспользовавшись скандалом, поднялся из-за стола и быстро направился к выходу.
Филер заметил это и немедленно бросился следом. Но его перехватил артист, они упали, и единоборство продолжалось на полу.
Пан тем временем выбежал из кабака, махнул поджидавшему его извозчику, тот немедленно подкатил, и поляк запрыгнул внутрь.
Пролетка на всех рысях понеслась прочь.
Шпик, сопровождаемый пьяным артистом, все-таки умудрился выбраться на улицу, увидел уносящийся экипаж, в злобной беспомощности заметался по улице.
— Черт, упустил!.. Уехал! — И тут уже сам вцепился в валявшегося на земле Изюмова. — В участок! Немедленно в участок! Сейчас вы ответите по полной!
Офицерский полицейский чин, проводивший дознание, чиркал что-то в бумагах, бросая внимательные взгляды в сторону задержанного. Изюмов несколько пришел в себя, поэтому хмуро и с удивлением переводил глаза с полицейского на нахохлившегося на табуретке шпика.
— Должен предупредить о том, — произнес он, еле ворочая языком, — что являюсь лицом неприкосновенным, так как имею особое поручение от департамента полиции.
— Поэтому набросились на тайного сотрудника и помешали ему работать? — усмехнулся полицейский.
— Они тоже мешали мне… работать.
— Сейчас все и объясните. — Полицейский отложил ручку, посмотрел на артиста. — Что послужило причиной рукоприкладства по отношению к данному господину?
— Он мне мешал.
— В чем?
Артист замолчал, демонстративно отвернувшись к стене.
— Я к вам обращаюсь, господин Изюмов.
Тот продолжал молчать.
— Господин Изюмов, вы испытываете мое терпение.
— Прошу немедленно пригласить сюда господина Гришина, — наконец изрек тот, продолжая смотреть в стену.
— Господина следователя?
— Именно.
— И что вы желаете конфиденциально ему поведать?
— Это он поведает вам, что я есть за персона!.. И вы не только выпустите меня, но и попросите прощения!.. Оба!
Шпик и полицейский переглянулись, усмехнулись. Изюмов заметил это, с неожиданной агрессией заговорил путано и непонятно:
— Сонька Золотая Ручка… воровка… а у нее дочка!.. Прима нашего театра!.. Вместе с господином полицмейстером навестили в больнице… И хоть бы кто-нибудь подумал. А подумать есть тут о чем!.. О-го-о! Потому как скандал и прочее!.. Огромный скандал, вплоть до погон!.. А кому это нужно?.. Никому, господа!.. Поэтому прошу немедленно освободить и сообщить о сказанном господину следователю!
— Белая горячка, — заключил полицейский и позвонил в колокольчик. Когда в кабинет заглянули два дюжих полицейских, он распорядился: — В холодную!
Полицейские подхватили артиста под руки и потащили к выходу. Он упирался, кричал, отбивался, но силы были очевидно не равны.
Вор Кабан который день совершал свой ежедневный «променад» по самым шумным улицам Петербурга в надежде натолкнуться на кого-нибудь из воров или, не приведи господи, на Соньку.
Сегодня ему повезло. Только он вышел на Невский, сильно прихрамывая и волоча правую ногу, и прошел всего лишь от Екатерининского канала до Думы, как вдруг увидел шествующего навстречу вора Артура — как всегда элегантного, с тростью, в длинном пальто.
Артур тоже увидел Кабана и даже обрадованно двинулся навстречу, но товарищ неожиданно округлил
